Мы сели. Платов делал всё не спеша, он осмотрел скамейку и только после опустился на неё.
– Вы сейчас наполнены до краёв, не так ли, молодой человек?
– Ещё как, Иван Сергеевич! – ответил я со счастливой улыбкой.
– Замечательно! Вот постарайтесь и пронести полную чашу до конца жизни. Тогда Вы будете по-настоящему довольны своей судьбой, она непременно вознаградит за «нерасплескание». А теперь ступайте, Фридрих Карлович – вдруг неожиданно и настойчиво попросил профессор, и это в тот момент, когда меня буквально распирало от внезапно охватившего чувства открытости чему-то непостижимому, необъятному, великому – ступайте, перед вами открыты двери будущего, только помните, теперь вы врач, всегда врач.
Иван Сергеевич по-отцовски обнял меня, не вставая. «Благословил», промелькнула почему-то такая мысль. Я встал, попрощался и зашагал прочь от скамейки. Обернулся, помахал ему рукой, Платов же смотрел мне вослед, с промедлением, ответив на мой жест. Вдруг у меня защемило сердце, даже потемнело в глазах, острая боль пронзила грудь, но потом быстро всё отпустило, так что толком ничего не успел сообразить, но ощущение утраты, невозможности возврата к чему-то зародилось тогда в моей душе.
А потом долгие годы, особенно в трудные судьбоносные для меня времена, наши встречи служили мне поддержкой и опорой. Теплотой, любовью, мудростью веяло от них. Иван Сергеевич верил в меня, как своего последователя. Но об этом я уже серьёзно задумался в преклонном возрасте, когда с опытом стало многое открываться.
Нам ещё довелось встретиться несколько раз. А через полгода после нашего университетского выпуска этого благородного, чистого, настоящего врача и человека не стало. Проститься с ним и проводить в последний путь приехали все ученики, бывшие студенты, хоть один раз имевшие счастье общаться с ним. Особенно чувство большой утраты испытали пациенты, для которых Платов был последней надеждой на выздоровление. К каждому больному он находил исключительно свой подход лечения, может быть, единственной верный в каждом конкретном случае. Профессор был не только хирург от Бога, но и тонкий психолог, видевший корень заболеваний, прежде всего, в характере и внутреннем состоянии обратившегося к нему человека. Иван Сергеевич любил людей, неизменно, с искренним участием, погружаясь в их жизнь. О нём можно вспоминать и говорить очень много и долго. Только моя память имеет значительный багаж событий, связанных с ежедневным незаметным, будничным служением профессора.
Это он как-то неприметно увлёк меня изучением болезней сердца. Этот обширный раздел медицины стал предметом моих исследований на всю оставшуюся жизнь. Я ознакомился со всей научной литературой по данной тематике. С рвением молодого учёного штудировал всё, что попадалось мне на глаза. Меня настолько поглотила моя деятельность, что я по-настоящему растворился в ней; а по ночам, во сне, близко-близко, словно в большое увеличительное стекло, рассматривал в мельчайших деталях бьющееся сердце. Зрелище пульсирующего органа настолько завораживало меня и затягивало, отчего просыпался всегда, точно находясь в капсуле, коим и являлся неутомимый «мотор». Дело дошло даже до того, что, идя по улице и встречая постороннего мне человека, я начинал «слышать» его сердечный ритм, определяя сбои, ставя диагноз. Подобная диагностика сопровождалось сильным болезненным ощущением, мелкой тряской тела, повышением давления и головной болью. Моя сверхчувствительность чуть не довела меня до исступления. Благо Иван Сергеевич вовремя заметил творившиеся со мной безобразия. Его своевременное вмешательство спасло меня от сползания в пропасть и, может быть, от дома для душевнобольных. Куда я тоже заглядывал для получения материала.