Мы все равно вошли в Кувейт на правах победителей, как и все морские пехотинцы, которые были на тот момент в Пустыне. Мы проезжали по городу на наших военных машинах, а люди махали нам американскими флагами, улыбались и кричали что-то на английском. Я смотрел на эту вереницу людей, и мне становилось не по себе. Действительно ли они нам радовались, или так было нужно, чтобы создать красивую картинку для новостей? Считали ли они нас убийцами или спасителями? И хуже всего, я знал – никто не скажет мне правду. Если бы прямо сейчас я выдернул из толпы любого из них- старика, женщину, ребенка – они бы в один голос благодарили меня за мои подвиги.
Я отвернулся от окна и потер руками лицо. Казалось бы, прошли примерно сутки между тем безымянным городом и объявлением по рации, и вот мы уже в полной безопасности едем по чужому городу, который встречает нас, как родных.
Перед отправлением домой нужно было еще провести окончательную зачистку. Некоторые, я знаю, нехило наживались на этом, прикарманивая себе добро мертвых солдат. Мне было плевать. Я хотел побыстрее оттуда убраться.
Нас разместили в просторных казармах с кондиционером, отдельными туалетными кабинками и даже душевой. Именно в отдельную кабинку я и направился в тот вечер, когда решил, что пора бы уже прекратить весь этот фарс.
Я стоял в кабинке, которая была тесной и узкой. В моей руке был мой Кимбер – я редко им пользовался, но был уверен, что вряд ли промажу с такого близкого расстояния.
Я подумал о Денни – он не дотянул совсем немного, совсем чуть– чуть. Я подумал о маме с папой – не могу сказать, сколько не дотянули они, но они точно ушли слишком рано. Я подумал об иракском мальчике и позавидовал тому, насколько он был бесстрашен.
Я снял пистолет с предохранителя, и только тогда подумал об Адриане.
«А ведь он ждет меня», вдруг пришла мне в голову мысль, которая раньше казалась какой-то выдумкой, но сейчас обретала форму.
Какой-то незнакомый мальчишка 15 лет, которого я не видел в глаза. Что мне до него? Почему меня должны волновать его чувства, когда мои собственные нахрен никому не сдались?
Я повертел пистолет в руках, но это только вызвало дрожь. Я ненавидел, когда мои руки не слушались меня. Я попробовал навести дуло себе на лоб и понял, что не так уж сильно хочу это делать.
С другой стороны, мне было нечего терять. У меня никого не осталось, и я потерял очень многое, хотя думал, что худшее осталось в другой жизни, до Пехоты. Мне некуда возвращаться и не к кому идти. Я не могу всерьез воспринимать незнакомого пацана, который просто чувствует себя крутым за счет переписки с пехотинцем.