Благо комната, вместе с кухонной половиной, метров семнадцать, не больше.
Сначала Лиза свалила всё моё барахло в огромную кучу посреди комнаты, затем начала перетасовывать с места на место, анализируя истинную ценность каждой из вещей и необходимость захламлять ими ограниченное пространство будущего государства.
Старалась вовсю, пока не увидела желаемого эффекта.
Дело потихоньку двигалось, вещи обретали временный, промежуточный вид на жительство.
Оставались мелкие детали интерьера, коробки с документами и очень личные вещи.
На этом этапе дизайнерской деятельности у Лизы проснулось любопытство.
Девочка решительно открыла коробку с прочитанными мной письмами, начала, как бы нехотя, перебирать.
Настороженная подозрительность между тем успела пустить в её головке корни, питая нездоровый интерес.
Это от родителей. Так, Андрей Торгашов, друг по техникуму, понятно.
Редакция газеты… этих писем много. Зачем их хранить?
Дружинина Татьяна. Ого! Это интересно.
Нужно взглянуть. Хоть одним глазком.
Поколебалась Лиза не особенно долго, огляделась украдкой и открыла первый конвертик.
В нём о студенческой жизни, перспективы остаться работать на конезаводе в Ленинградском Пушкине и стихи. Много стихов.
Все до одного про любовь.
Про любовь страстную, счастливую, несчастную. Разную.
Открывает следующий конверт – то же самое.
И в следующем.
И в том.
Застучало, забилось девичье сердечко.
По шее и щекам разлился пожаром огонь негодования.
Предатель, донжуан хренов, изменник проклятый. И с каким чучелом жить собралась, семью строить? Ну, уж, нет!
В одном из конвертов фотографию нашла. Татьяне её в художественной студии делали. Очень удачный портрет.
Приколотила Лиза снимок на стенку огромным гвоздём.
Пока прибивала, грохнула со всего размаха по пальцу.
Разозлилась, накручивая ревность, превращая её в агрессию, схватила большой кухонный нож и ну кромсать изображение.
Успела, невзначай, порезаться.
Слёзы, истерика, театральное заламывание рук. Короче, весь ассортимент ритуальных действий обманутой в любви и верности женщины.
Потом начала вещи мои топтать и уродовать. Обсыпала их мукой. Сверху водички для пущего эффекта плеснула. Перемешала, взбила, размазала…
Выла, вытирая лицо и волосы руками в тесте, вываливая комом избыточные эмоции на разыгравшиеся чувства.
Представляю, как её колбасило, если мою комнату она превратила в полигон для хранения твёрдых бытовых отходов.
Прихожу на обед.
Сидит моя милая, взлохмаченная и безучастная, с глазами, собранными в кучу в районе переносицы в настолько непотребном, прямо скажу театрально-постановочном виде, что я её не сразу признал.