Участки у нас за домами просторные. Мне нравилось наблюдать, как тяжелый Алабай за дворняжкой гонялся и по-щенячьи на передние лапы припадал. Но слишком большой был, уставал быстро. Дворняжка потом на него наскакивал, рычал, тявкал, а тот на спину ложился и лапами отмахивался. А потом дворняжку за уши таскал. Интересно смотреть было.
А Зарема, хоть и притихла, всё равно не успокоилась до конца. Как зайдет за луковицей, так жалуется моей матери Анифе, что эта тварь рыжая их семью объедает. Жрет, мол, много. По кастрюле в день. Но Мустафа жалобы Заремы не слушал. Как идет с работы, обязательно где-то сахарную кость Алабаю купит. Или обрезь говяжью. У нас в поселке над Мустафой даже смеяться стали: «Ты своего Алабая больше, чем жену и дочерей, любишь». Дядя только отшучивался. Смеяться-то смеялись, но приходили смотреть каждый день. Любовались. А потом, кто позажиточнее, тоже себе таких собак купили.
Но, правду сказать, дядин Алабай самым умным оказался и самым крупным. Только вот морда больно страшная была, не по породе. Впрочем, охранял он хорошо. Его трубный лай часто на всю округу раздавался, других собак поднимал. А Зарема вообще ругаться перестала, когда Алабай со двора воров прогнал. Цыгане тогда на машине подъехали, во двор прокрались и ковер с веревки потащили. Как увидели Алабая, бросили и убежали. Но он одного за ногу успел цапнуть. Говорят, тот захромал сильно.
…Прошло несколько лет. Наступили тяжелые времена. Многие разорились в тот год. Зульфие даже ресторан хотела закрыть, повара уволила, сама готовила и подавала – мало посетителей было, платить нечем было. Мустафа постоянно работал, да все меньше и меньше денег домой приносил. И если мы еще как-то держались за счет птицы и огорода, то дядя мой тянул лямку из последних сил, надрывался. Зарема огородом себя не утруждала, живность не разводила. Говорила, грязь от птицы одна. Сначала Зарема продала за бесценок свои шубы, потом золото с бриллиантами. А как совсем есть нечего стало, оставила праздную жизнь и пошла в ресторан к Зульфие посудомойкой – за еду. Говорят, всех своей бранью достала, но держали ее там, потому что родственницей хозяйке приходилась, а у нас не принято родственников обижать. Улетучилась ее красота, словно листья с яблони в конце декабря. Одна сухая кожа на смуглом лице осталась, да злые черные глазищи. Дочки уже взрослые стали, в старших классах учились. Одна рыжая была, лицом и характером в Мустафу удалась. Красивая, добрая, покладистая. А вторая красотой не вышла, сутулилась сильно. Злая, как мать.