– А ведь ты не местная тварь, сынок. Звездный гость, чтоб тебя…
Абориген, прищурив глазные щели, сказал это также обыденно, как и его доктор, ежедневно укладывая Хомодо в капсулу. И, равнодушно отвернувшись, покатил свое сооружение дальше. Животное, поскуливая и припадая на задние лапы, поковыляло за ним. Хомодо отметил, что доктор никогда не называл его «сынок». Детеныш, по-местному.
Информация была неприятной и имела легкий оттенок печали, напомнив о потомстве, которое скоро умрет вместе с ним. Той самой печали, от которой у аборигенов из глазных и дыхательных щелей выделялась жидкость и повышалось давление тела. Хомодо не должен был ничего чувствовать. Он хотел ответить аборигену, что он гвардеец и отстал от части, но вспомнил, что у него всего двадцать две минуты для прощального ритуала. И молча двинулся мимо старика, так сильно выделявшего запах скорой смерти.
Внезапно, впервые за столько планетных лет, Хомодо почувствовал настоящее сожаление. Даже среди соплеменников он всегда был один, ему поклонялись, его боялись. Вождь! Нет, не один. Внутри ждало своего часа его будущее потомство, способное заселить планету с подходящими жизненными условиями за несколько оборотов времен года. Но с планетой ему не повезло. Он обманул свой род. Проиграл.
Впереди показалось море. Оно перекатывалось под падающей в горизонт палящей звездой расплавленным металлом и вызвало у него страх – впервые за тысячелетия жизни. «Ничего, – подумал Хомодо, – перед смертью мне можно всё: сожалеть и даже бояться. Сейчас погибнет целая раса, потому что я – единственный, ради кого состоялся перелет сквозь космос, ради кого погибли и погибнут родичи. Целая раса высокоразвитых, идеально приспособленных к жизни существ уйдет вместе со мной». Он вспомнил пропахшего смертью старого аборигена, но у того не было страха. Он умирал один.
Осталось двадцать минут. Хомодо сидел на кремниевой крошке возле прибоя, смотрел на закатное небо цвета индиго и совершал ритуал. Он разговаривал с предками и своими потомками, которые никогда не родятся. Он вспомнил всех аборигенов, которые падали под пулями его автомата и мысленно попрощался с ними. Они, в отличие от него, оставались живыми, только теряли свое несуразное слабое тело и переходили в новое эфемерное состояние, им невидимое, незнакомое и пугающее. Потом он подумал о черном бездонном космосе, о зарождающихся и исчезающих галактиках, о великих богах, которые миллионы лет назад дали его расе возможность бесконечно размножаться и заселять пригодные для жизни планеты.