Меньше всего Павел Сергеич думал сейчас о своей смерти. Надо быть откровенным – какая смерть, только купил утреннюю газету, прочитать не успел. Лишь о погоде, да и то бегло, одна станция метро всего. Нет, никак нельзя. Ремонт не доделан. У Аленки сапоги, старые, немодные. Говорит – на осень надо другие. Сережке сессию сдавать, одних зачетов сколько, а помрет батя вот тут на скамейке рядом с бомжом чахлым, какая сессия. И хлопот будет у них с похоронами. Будет.
Сердце снова защемило. Павел Сергеич ничего не сказал, беспокойно оглянулся. Лицо собеседника показалось ему особенно злым. Как у тролля. Именно такими рисуют их в сказках. На Павла Сергеича накатила жалость к себе. Он никогда не плакал, а тут вдруг – к горлу, схватила в тиски, не сглотнуть. Один. Никого вокруг.
Его рука замерла, ослабла, глаза устало прикрылись.
– Ерошечка, Ерошечка, поди, взгляни на мои бабайки, – завыл ненормальным голосом сосед.
Павел Сергеич, будь он в другом состоянии, вздрогнул бы. А тут просто открыл глаза. Не из интереса, от неожиданности.
– Поди, взгляни, – повторил мужичок, теребя бутылку. – У Тимоши новая бабайка. Тимоша хоро-оший.
Незнакомец приставил к правому глазу стекло, взирая Наполеоном на округу. Затем внезапно вскочил и принялся бегать за голубями, словно малый ребенок. Он ухал филином, взмахивал руками, словно крыльями, подражая птицам. Когда те все-таки улетели, мужик снова повернулся к Павлу Сергеичу, улыбаясь кроткой отеческой улыбкой.
– Не трусь. Это я по вторникам такой, а сегодня среда.
Павел Сергеич от неожиданности замер. Он впервые за все время тихо, скорей губами произнес «что», переводя дыхание.
– Среда сегодня, – повторил мужичок, подходя к скамейке.
Павел Сергеич попытался вглядеться в случайное лицо. Толстые морщины никак не подходили бровям-домикам, по-детски то и дело вскидывающимся.
– Я во вторник сумасшедшим бываю, – ласково, не глядя, произнес тот, тут же добавив. – А в четверг – пьяным, – и поскольку собеседник никак не выражал недовольства, а лишь удивление, мужик продолжил. – Я – Богучаров. Не какой-то там, а просто… хо-отя, почему…может и гений.
"Гений" потер мясистый, с малиновыми прожилками нос и взялся пояснять. – А у нас жалеют либо убогих, либо пьяных. В массе. Лично проверено. Ну и вот. Во вторник я – убогий. В четверг – пьяный. Не пьяница, а пьяный. Разница, – Богучаров поднял указательный палец вверх. – Мне нравится, когда меня жалеют. Любят. Я не выпрашиваю у них любовь, – «сумасшедший» кивнул в сторону тротуара, где всяк бежал по своим делам. – Они сами. Жалостливые. А у меня организм ласку просит.