Я вижу, да. Но очень сложно заставить себя сдвинуться с места.
* * *
Когда-то в зал вошел улыбчивый бородатый человек. А мы еще не взрослые и в глазах бесконечное небо.
– Ну и кто тут вздумал сойти с ума? – сказал человек звучным голосом, предупреждая возможность быть не расслышанным в последнем ряду. – Только сумасшедший будет поступать в театральное, – проговорил он.
Переглядываемся.
Пасечник выглядит огромным. Или это мы сидим, а он стоит.
Спустя годы Петр Алексеевич все так же высок и так же уверен в себе.
Еще долгое время многое для меня будет представляться мелким и блеклым по сравнению со строем мыслей, с широтой взглядов и чутьем этого человека.
* * *
– Дашенька, послушайте старого брюзгу. Он ведь окажется прав, вы удивитесь, на сколько. Театр не для вас. Вернее, вы кто угодно; зритель, сценарист, критик, но не актриса.
– Почему?! Да я что угодно могу показать. Хотите – календарь, хотите – Птолемея. И папа с мамой согласны.
Тихое, спокойное счастье в ореоле ролей и эмоций ускользает, как исчезает за поворотом трамвай, напоминая о себе дребезжаньем. Лужи хранят отражения, с поднявшимся ветром разбивают те на мозаику.
– Даша, девочка, не обижайтесь, но природа не наградила вас фактурой. Актриса должна быть высокой, классически красивой, – он замолчал. – Чтобы в большом зале ее можно было видеть без театрального бинокля. Это ведь не утренник. Вы, конечно, поступите, но единственное амплуа, что приготовила вам жизнь на подмостках – травести. Вы это поймете, не было бы поздно. С вашим характером.
Слушать неприятно. Все равно, что сказали – вот есть натюрморт. Вроде и ничего, а заключенное в рамку, безжизненно и мертво. И никогда не станет ни пейзажем, ни портретом.
* * *
– Вы уедете и забудете старика.
«Старик» смотрит игриво, напрашиваясь на комплимент. Хитрость удается.
Сомнения, муки, все позади. А впереди дорога и долгое возвращение домой.
– Даша, вы не видите, – что не удивительно в общем, – а ведь я вас ревную. Не смотрите так. Знаю, старый, что не могу быть единственным, а только увижу, что вы кем-то увлеклись – мной даже аритмия тяготится.
– Но я ведь замуж выйду, что тогда?
Петр Алексеевич поднимает голову, откашливается и, ощупывая усы, произносит.
– Замуж надо обязательно. Какая женщина без замужа? Только на спектакли приходите одна. Два вдохновения я, боюсь, не вынесу.
– Обещаю, – прячу улыбку и мы идем дальше.
Ранее будничное утро. Все те же лавочки и те же фонари. Только в свете луча видна пыль на старинном чугуне. Давно не случалось дождя и у неба цвет белого налета.