– Папа догонит, он приедет к нам. Я ему написала, солнышко. Не волнуйся. Папа приедет завтра.
Таня шла быстрым шагом. Было тяжело и страшно. Она не решилась отдать Светланке кладь, только сказала, чтоб дочка не ерзала. Светланка притихла. Она решила быть очень послушной, потому обхватив мамину шею, не мешала пустой болтовней.
– Барыня драпает, а шаль бантом завязать успела! – загоготали на улице. Реплику бросил худой, высокого роста человек с неприятным красным лицом. В изломе губ затаилась озлобленность и сам он казался чем-то больным.
Звягинцев пришел домой вечером. Не застав своих, успокоился.
Жители бежали, окапывались, спасались в погребах и подвалах, зарывали имущество в ямах. Слухи, что на помощь красным пришли латыши, что они зверски расправляются с мирными жителями, ломают, грабят ценное, скоро нашли подтверждение, дошла очередь до Рождественской улицы. Оставаться в управе не было никакого резона и Звягинцев, пообещав себе, что идет туда в последний раз, подумал, что неплохо было бы раздобыть "бердянку".
Тем временем по городу расклеили новое обращение. На этот раз призыв к жителям города другой стороны. Михаил Николаевич не мог бы ответить, воздействовал ли он на людей. После того, как город воевал не на жизнь а на смерть, слова воззвания казались ему не ко времени. "Только единая, собранная, сплоченная национальной идеей Россия, – писалось, – должна выйти победительницей в начавшемся разгаре борьбы. Перст истории указал на наш город и нужно верить, что Бог спасет Родину в тяжелую настоящую годину. Воспрянь же Русь и крикни клич и принеси еще жертву для освобождения. Нужно твердо помнить и отчетливо знать, что выход только в победе, мужестве, самоотвержении. Твердо решившись отстоять свое благополучие, нужно собрать все свои душевные и телесные силы и довести дело до конца, не предаваясь малодушию и унынию…"
Вечером запекали рыбу. Даже свечи не зажигали, экономили. Михаил Николаевич наблюдая, как Маша пытается кочергой шевельнуть уголек, при этом щурится и морщит нос, чувствовал себя счастливым. Он никогда не думал, что давно забытое ощущение придет Машей, вспыхивающим светом, мятежом и обстрелами.
Накануне Маша заявила, что хочет мыться. Что уже не может быть поросенком, что хочет вкусно пахнуть и чтобы по ноге не скатывались комки грязи. На следующий день Звягинцев принес и «бердянку», и "трехлинейку".
– Одна для стрельбы, другая для штыка, – пояснил он деловито.
– А мне какую? – спросила Маша.
Михаил Николаевич опешил, явно не ожидая вопроса. – Тебе это, – твердо уверенный в том, что Маша пошутила, он протянул сверток.