– Только с тобой, – руки обвили шею.
– Подожди, Маша. Я серьезно, – цвет глаз Звягинцева превратился из дымчато-серого в темно-синий. – Это не шутки. – Он отошел, отвернулся и, вновь закурив, начал говорить; страстно, волнуясь, останавливаясь и продолжая. – Маша, я взываю к твоему разуму. Не хочу напоминать, знаю, тебе может быть… неприятно. Мои хотят уехать из города. Мы уедем, – Михаил Николаевич затянулся, выдохнул. – У нас дочь. Ей всего шесть. Она ничего плохого не сделала. Ну, может быть, ковыряла в носу, но за это ведь человечек не достоин смерти, так? Уезжай. Уезжай тоже. Пусть этот кошмар, что обрушится, а он обрушится, Маша, ты встретишь далеко отсюда. Только не ругай меня. Ты – не ругай. До остальных мне нет дела. Может, изначально все было обречено, не знаю. Сомнения губительны на самом деле. Это от недостатка сна. Или от того, что тебя часто нет рядом. К чему стремился все это время, все – ты. Видит бог, как я люблю. Так любят жизнь. Босоногое детство с игрушкой-сабелькой. Я не хочу заглядывать в будущее, не то, чтобы это дело неблагодарное, нет, …просто знаю, что на земле нам скоро не увидеться. Не перебивай. Пройдет немного времени, недели три, это ведь мало, да? И ты согласишься.
Звягинцев говорил, говорил… Он не слышал, как Маша подошла на цыпочках, совсем тихо.
– А если это наша последняя ночь?..
Она не стала последней, были еще. Нежные, отчаянные, другие.
– Ты заставила меня писать стихи.
– Я не заставляла, – женщина улыбалась, глядя озорно. – Представила. Ты сидишь за столом, а я держу над тобой секиру и требую – пиши.
Лицо его сияло. Мальчишеское самодовольство не думало уходить и от этого Маша смутилась больше, чем если бы Михаил Николаевич нахмурился, отвел взгляд, пресек ее слова, наконец.
– Да ну тебя, – покраснела Маша.
К середине июля по приказу командования красных, в город была переброшена артиллерийская батарея. Расположились на Туговой горе. Разрушенными в первую очередь оказались Демидовский лицей, Успенский собор, духовная семинария. Пополнение к белым, если и являлось, несмотря на свое стремление победить любой ценой, оставляло эту цену тут же. Потери шли за потерями. Железнодорожная станция, единственная надежда на помощь из Архангельска была отбита. Силы таяли, как мартовский снежок.
Родители Михаила Николаевича уехали раньше. Таня, торопливо одевая Светланку, до последнего оглядывалась на дверь. Миша обещал придти к обеду. Не дождавшись, закрыла комнаты на ключ и, засунув тот в тайник, подхватила дочку на руки.
– А папа? А папа? – все спрашивала Светланка, вертя головой.