«Я сразу смазал карту будня,
плеснувши краску из стакана»
Да, на холст, плотно загрунтованный будничным и мрачным, густо мазнуло алым. Читатели в отзывах сомневаются, натурален ли кровавый цвет, или это лишь гриппозный бред. Быть может, моё восприятие и примитивно, но именно в этом месте я бреда не обнаружил. По крайней мере, гриппозного. Напротив, мне показалось: автор не признает иных реалий, пространство-время для него едино. И вся эта первобытно-звериная изнанка проникает к нам, прямо сюда, через недомогания ее, через патологическую пассивность его. Проникает, осмелюсь предположить, всё-таки средством худ. выразительности. Как ещё показать адский оскал мира внутреннего, не воплотив его во вполне уголовных контекстах? Стали бы вы читать «Преступление и наказание», если бы Раскольников лишь в мыслях покрошил дамочек? Драматизм не тот.
При этом в версии Сальникова даже «кровища» очерчивается серым будничным контуром. Она намеренно невыдающаяся. Ничем не вышибить героев из их гундосой колеи.
«Тварь дрожащая» здесь не способна совершить ничего по собственной инициативе. Её (его) лишь можно вынудить и взять измором. Тогда он готов и на убийство, потому как противостоять – не про него. В принципе, он может и наоборот – т.е. даже жизнь спасти. Но лишь неосознанно и в детстве. Стоит ли его за такое спасение потом благодарить?
Хотя комиксы рисует сам и бескорыстно. Самозабвенно. Узнаваемо? Увы, да!
Femme fatale здесь тоже супротив природы демонстрирует чудеса сдержанности и кротости. Но стихию же не обуздать, обманом заперев в библиотеке и на малогабаритной кухне. Извержения неизбежны. Вдобавок выдали замуж за овоща из предыдущего абзаца – такое себе вмешательство высших сил. И это, наверное, её главная трагедия.
Про убийство Сергея. Весь связанный с этим контекст безусловно чудовищен. Любая смерть сама по себе трагична, но чудовищной её делают обыденность и бесследность. То есть в жизни Петрова убийство человека, с которым он провёл детство, оставляет меньший след, чем поездка в троллейбусе. Дружбой их отношения назвать сложно. Но и ближе Сергея у Петрова никого не было, если родителей не считать. Можно цинично иронизировать, что для автора убийство не слишком одаренного писателя – скорее акт милосердия по отношению к читателю. Но привкус всё равно неприятненький. Если это и есть та самая «развеселая хтонь» (по выражению Г. Юзефович), то от неё совсем не весело.
В финале всё неожиданно обрывается, и я понимаю, что пока продирался сквозь троллейбусный и пьяный бред в начале романа, пропустил те самые связующие смысловые крупицы. Ну и я начинаю читать сначала. Справедливости ради, автор ничего не шифрует. Не в его это правилах, полагаю. Всё открытым текстом. Например, загадочная персоналия Игоря Артюхова раскрывается предельно откровенно на 10% текста (стр. 59 из 569).