Весьма обескураживающе. Оставалось только надеяться, что вскоре произойдёт что-то интересное.
Однако удовольствие от того, что я снова на борту корабля, и неисчислимые обязанности, ожидавшие меня – вешать шторы, проверять запасы, обсуждать меню с поваром, инструктировать стюарда, как правильно приготовить чай – заставляли полностью погрузиться в пучину дел. Как и вспышки гнева и общего раздражения, преобладавшие среди членов экипажа и слуг. Начался месячный пост Рамадана[63]; между восходом и заходом солнца запрещается есть и пить, а воздержание, как я часто замечала, пагубно влияет на характер. Неумеренное ночное обжорство, начинавшееся после захода солнца, приводило к столь же неудачным последствиям. Всё это являлось частью жизни в Египте, и я привыкла справляться с этими трудностями.
Я пребывала в абсолютной уверенности, что через несколько дней Эмерсон пожалеет о своём решении и начнёт жаловаться на медлительность нашего прогресса. Вместо этого он организовал буксир, чтобы сопровождать нас. Никакой романтики, но уродливое маленькое судно было предпочтительнее старого обычая – приказывать членам экипажа тянуть дахабию на буксирных тросах всякий раз, когда ветер стихает. Тем более, что Эмерсон имел привычку раздеваться до пояса и присоединяться к команде, чтобы «поддержать бедолаг».
Он не жаловался. Но был полностью поглощён каким-то таинственным исследованием, занимавшим его весь день и чуть ли не полночи. К моему крайнему раздражению, он отказался обсуждать его со мной, бросив только:
– Всё будет разъяснено в надлежащее время, Пибоди. Я хочу привести аргументы в порядок, прежде чем представить их тебе. – Пришлось удовлетвориться и этим.
Когда мои обязанности позволяли, я сидела на верхней палубе. Пейзаж по пути из Каира к пирамидам достаточно однообразен, но зрелище берегов, медленно скользящих мимо, и чередование зелёных полей и живописных скал создаёт у зрителя настроение ленивого удовлетворения. Нефрет тоже проводила на палубе много времени, читая и занимаясь, а также, несомненно, мечтая о предметах, занимающих девушку её возраста. Оставалось только надеяться, что героем этих грёз являлся не подлый сэр Эдвард.
Стюарды боролись за привилегию обслуживать её. Она покорила их сердца, обращаясь с ними с той же улыбчивой вежливостью, с которой относилась ко всем (кроме Рамзеса – он вернулся к своим старым привычкам, чего и следовало ожидать, и Нефрет ответила так, как и следовало ожидать от неё). Всю свою жизнь она провела среди темнокожих людей. Одни из них были её слугами, другие – повелителями; одни – злодеями самого низкого пошиба, другие – самыми благородными из всех живущих. Нефрет знала то, что так и остаётся неведомо многим: любого следует ценить за его собственные достоинства, а бросающиеся в глаза физические характеристики не имеют ничего общего с характером.