– Не знаю. Может, и не Абд эль Хамед. Я не знаю, ни кто это был, ни почему...
Его голос стал хриплым и слабым. Я твёрдо вмешалась:
– Достаточно, Эмерсон. Я собираюсь зашить этот разрез, а потом мальчик должен отдохнуть. Держи его. Рамзес, сядь ему на ноги.
Но прежде чем большие коричневые руки Эмерсона успели сомкнуться на костлявых плечах мальчика, его оттолкнули, и Абдулла занял его место.
Набравшись значительного опыта с Эмерсоном, я довольно аккуратно справилась с зашиванием раны. Давид не издал ни единого стона и не шелохнулся; находясь перед глазами своего деда, он бы не вскрикнул, даже если бы ему ампутировали ногу. К тому времени, как я закончила, он был в полуобморочном состоянии, а лоб Абдуллы обильно покрылся потом.
Мне не терпелось потрудиться над мальчиком с мылом и щёткой, но я решила избавить его от лишних усилий, пока он не отдохнёт. Несколько капель лауданума[111] (Давид был слишком слаб, чтобы сопротивляться) уверили меня в полноценности ожидаемого отдыха. Затем я приказала другим отправляться к себе.
– Но это и есть моя каюта, – возразил Рамзес.
– Верно. Можешь устроиться на диване в салоне.
– Если ты согласишься с моим предложением, мама, я предпочёл бы спать здесь, на полу. Таким образом…
– Тебе не нужно указывать на преимущества этого предложения, – резко прервала я (поскольку во вступительном предложении мне послышался оттенок сарказма). – Удачная мысль. В моём шкафу есть лишние одеяла. Разбуди меня, если будут какие-то изменения.
– Да, мама.
Я подождала, пока Нефрет ушла, а Эмерсон удалился вместе с Абдуллой, и только потом спросила:
– Тебе было больно, Рамзес? Будь откровенен, прошу. Если отрицание не соответствует действительности, то это глупость, а не отвага.
– Мне не было больно. Спасибо за вопрос.
– Рамзес…
– Да, мама?
Он напрягся, когда я обняла его, но не от боли, и через мгновение неуклюже обнял меня в ответ.
– Спокойной ночи, Рамзес.
– Спокойной ночи, мама.
Эмерсон ждал в коридоре.
– Что сказал Абдулла? – спросила я.
– Ничего. Он до умопомрачения переживает за мальчика, но слишком горд, чтобы признать это. Чёртов упрямый старый дурак; он ведёт себя скорее, как англичанин, чем египтянин! Арабы обычно не так сдержанно выражают свои эмоции. Если бы ранее он проявил бо́льшую привязанность к мальчику, Давид мог бы пойти к нему, а не сюда. Я готов принять объяснения Давида до определённого момента, но они не могут объяснить жестокость нападения на него. И я прошу тебя, Пибоди, не начинай выдумывать теории! У меня нет настроения выслушивать их, и я хочу поближе взглянуть на этот фрагмент настенной росписи. Дауд отнёс его в нашу комнату.