Это были времена, когда негров называли неграми. Вот сейчас, стучу по клавишам, и, выбив, «негров» и «неграми», я увидел, как компьютер подчеркнул эти слова красным. Почему? Нажал правую клавишу на «мышке», вылетело – «нег», «недр», «нега», «неге», «неги». Нега есть, а негра нет. «И дождь смывает все следы» – было такое кино. Тут, правда, следы остались. Но только следы пока.
Да.
Я рыжий, у Толика отец кабардинец, еще в нашем классе чеченская девочка, ингуш, два осетина, осетинка, Ашот – армянин. Но негров мы видели только на фото или на плакатах.
Василий Васильевич рассказывал об Америке – о климате и эскимосах Аляски. Закончил воспоминаниями о студенческой столовой, где ему не раз доводилось обедать за одним столом с негром. В краевом университете негры учились уже тогда.
– И ничего, – говорил он, – губы большие и очень красные изнутри, а так, такие ж как мы.
И он, победно вскинув голову, нес себя между партами.
Успел повидать Василий Васильевич.
В другой раз, это был год полета в космос Беляева и Леонова, он поразил не столько нас, сколько сам был сражен собственным неожиданным выводом.
Мы наносили на контурные карты реки – Терек, Малка, Баксан, Кума…
Василий Васильевич натура восторженная и экзальтированная. Реки – его страсть и его конек.
– Терек, – он замер у доски, – по грузински – Тэги, по ингушски – Тийрк, по кабардински – Тэрч, по карачаевски – Тэрк Суу, Тэрк – по чеченски. Терек воет, дик и злобен,
Меж утёсистых громад
Буре плач его подобен,
Слезы брызгами летят.
Но, по степи разбегаясь,
Он лукавый принял вид
И, приветливо ласкаясь,
Морю Каспию журчит:
«Расступись о старец-море,
Дай приют моей волне!
Погулял я на просторе…
Василий Васильевич запнулся. Строчку забыл. Дрогнул бровями и без прежнего пафоса, но проникновенно, закончил:
– Я родился у Казбека,
Вскормлен грудью облаков!
Василий Васильевич окинул взглядом класс.
– Вскормлен грудью облаков, – повторил задумчиво, выделяя каждое слово. – А вообще, Терек – это тополь, и река раньше называлась Терек су, то есть – Тополиная река.
Он продолжал рассказывать о Кавказском хребте, об истоке и пойме Терека, о терских казаках и Льве Толстом, который считал их образ жизни идеальным и надеялся на устройство России по образу казачьего круга. Рассказывал о Сталине, который в начале 30-х призвал в столицу для собственной охраны казаков с Терека, а соколы Генриха Ягоды получили отставку.
Василий Васильевич говорил, говорил, говорил… и как-то начинал взвинчиваться. Крепко сцепленные пальцы на столе выдавали его необъяснимую тоску, говорили о накатывающем отчаянии.