— Над Доном угрюмым, идем эскадроном.
На красную сволочь нам пуля дана
Не падайте духом поручик Голицын
Корнет Оболенский налейте вина
На это Берг с удивлением заметил, что года полтора назад пересекался с одним поручиком Голицыным и неужели это про него песня? Но потом сам себе засомневался, так как поручика ожидал суд, потому что тот спьяну пристрелил штабс-капитана и ряд ли бы он после этого стал героем песни. Семен же просто сплюнул, посетовав что про каких-то корнетов песня есть а вот про героических чуровцев до сих пор так и нет. После чего хитро глянул на меня. Ну а я чего-то повелся и ухмыльнувшись ответил:
— Про чуровцев не знаю, а вот про тебя точно есть.
Усач удивился:
— Эт какая? Не слыхал…
Я же, подмигнув спутникам, заголосил:
— По военной дороге шел в борьбе и тревоге
Боевой восемнадцатый год
Были сборы недолги
От Кубани и Волги
Мы конец поднимали в поход
Казаки конвоя навострив уши максимально сблизились, ну а я продолжал:
— Среди зноя и пыли мы с Буденным ходили
На рысях на большие дела
По курганам горбатым
По речным перекатам
Наша громкая слава прошла
Когда вокал внезапно прекратился, ошарашенно слушающий Семен, жадно затребовал:
— А дальше?
Пожав плечами, ответил:
— Дальше не помню…
Ну правильно, там ведь в тексте и про польских панов, и про псов-атаманов. Да еще и про наркома. Так что сейчас я очень вовремя остановился. Но Буденный на мои слова не очень-то повелся. Наоборот — торжествующе захохотав, он подытожил:
— Как же — «не помню»! Так и скажи, что еще не придумал! Или ты считаешь, что хучь кто ни будь сомневается, что все те песни твои? — и видя, что я не реагирую добавил — Вот одно не пойму Чур и чего ты такой стеснительный? Другой бы об том на каждом углу кричал, а ты словно барышня-смолянка мнёшься да морщишься. Характериком тебя зазвать — злишься. Стихотворцем — кривишься. Что тебе не так?
Пришлось возразить:
— Я не стеснительный. Я — деликатный. Славы не ищу…
На что в ответ снова получил смех:
— Ой вы гляньте на него! И словечко-то какое придумал! Деликатный… Особливо, когда мы на кулачках в Севастополе соленых гоняли, твоя деликатность так и перла! Или, когда на немецкую лаву с одним пистолетиком впереди всех попер уж так деликатничал, так деликатничал…
В общем, Буденный обсасывал мало применяемое в нашей среде слово, почти до самого лагеря. А я не мешал. Радуется человек и пусть радуется. Тем более дело мы большое провернули. Еще не до конца, но я что-то уже не сомневаюсь в успехе.
НачАрт Холмогоров, своей колченогой суетой сильно напоминал того гнома, который женился на великанше и теперь бегал по ее телесам, крича в перевозбуждении — «И это все мое!». Причем, в основном он крутился вокруг трех грузовиков с орудийными платформами и встроенными снарядными ящиками. Остальные, к слову сказать от него не очень-то отставали. Там блин всем хватило. Даже Самурскому, нашему Айболиту, достался специально предназначенный для раненых санитарный автомобиль. Про тыловиков, просто истекающих слюной и брызгающих кипяточком при виде гор снаряжения с амуницией, я вообще молчу. Правда всех своих сразу предупредил — нам отходит законная десятина. Не более того. А остальное придется отдать на нужды Крымского фронта. Правда и этой десятины было выше крыши. Хотя некоторым все мало… Я вон уже наблюдал, как Михайловский лично, воровато оглядываясь (вот те и дворянин чуть ли не со времен Рюрика!) ныкает в свои броневики патронные ящики и какие-то пулеметные ЗиПы. И главное, это помимо всего того, что ему уже было выделено.