Закончив, адмирал развернулся, выхватил из кобуры архат и застрелил двух направлявшихся к нему с решительным видом гестаповцев. Остальные офицеры флагмана ошарашено смотрели на это, затем начали переглядываться, поскольку далеко не все были согласны с командующим, но жить хотелось всем, и решение о сдаче было принято быстро.
По кораблям флота словно волна треска прокатилась — то тут, то там возникали перестрелки. За борта кораблей десятками и сотнями полетели трупы гестаповцев и фанатиков из СС. Желающих воевать без каких-либо надежд на победу нашлось на удивление немного — только сотни полторы кораблей двинулись навстречу Железному острову и были им благополучно уничтожены, превращены в тучи пыли. А все остальные дружно спустили флаги — не зря в кают-компаниях уже который месяц, с самого момента уничтожения населения системы Далгот шли яростные споры. Адольф поспешил, ему бы еще лет десять подождать, вырастить еще пару поколений фанатиков, и он бы преуспел, а так большинство наорцев его человеконенавистнические идеи не приняло. Люди молчали от страха за за свою жизнь, но становиться убийцами не хотели.
На Железном острове, видимо, поняли, что флот сдается, да и трудно было не понять, когда флаги на стольких кораблях опускаются, и атаковать не стали. Не прошло и десяти минут, как к флагману двинулась какая-то странная штуковина размером с два галеона, она походила на вытянутый вперед объемный ромб с кучей разных выступов и решетчатых конструкций. Штуковина, аккуратно облетая другие корабли, подлетела к «Возрождению Света», как претенциозно назывался флагманский галеон, что у самого командующего вызывало чуть ли не зубную боль, и каким-то непонятным образом прилипла к его борту. В железной стене протаяло отверстие, из которого на палубу посыпались воины в доспехах, если это непонятное нечто можно было назвать доспехами. Сопротивления им никто не оказывал, все фанатики были уже за бортом.
К адмиралу направился настоящий гигант, таких громил ему не доводилось видеть еще никогда, даже среди гренадеров. Наверное, два с половиной метра роста, может немного поменьше. Когда он подошел к Ланхеро, его шлем сложился и уехал в какое-то подобие широкого воротника. Лицо железноголового было словно высеченным из мрамора, слегка надменным, волосы почти белыми, глаза голубыми. Многие признанные столичные красавицы охотно рухнули бы в объятия этого человека, именно человека, и однозначно чистокровного.
— Насколько я понимаю, флот сдается? — поинтересовался он на чистейшем, аристократическом немецком языке.