Но не эти внешние особенности делали её такой потрясающей. Мама светилась изнутри. Это то, что я помню о ней. Все, кого она встречала, любили её, а её энергия была заразительной. Вытирая слёзы, я взяла браслет с шармами. Это было единственное украшение, которое я попросила сохранить. Каждая подвеска напоминала о времени, проведённом с ней, которым я дорожила. Мы нашли наш любимый браслет в лондонском хранилище серебра на Чансери-лейн, когда мне было десять лет. Осторожно взяв в руки серебряную устрицу, я открыла её, внутри была крошечная жемчужина. Вспомнила восторг мамы, когда она впервые обнаружила, что подвеску можно открыть. Я так давно не вспоминала её заразительный смех.
Удерживая браслет, я достала свой дневник. Поднесла его к лицу и вдохнула ностальгический запах кожи, отчего сразу же нахлынули воспоминания, о том, как мама учила меня верховой езде. Запах комнаты для упряжи, полной сёдел и уздечек, был опьяняющим. Медленно открыла мягкую кожаную обложку, и прочитала речь, которую написала для похоронной службы мамы почти десять лет назад.
«Ты в безопасности на своём пьедестале, мама.
Застыла во времени.
Угасла красивая жизнь в расцвете сил.
Моя героиня, мой учитель.
Ты была моим защитником и другом.
А жизнь идёт вперёд, я просто не могу понять.
Ты была творческой и щедрой.
Ты была внимательной и доброй.
Я не могу не чувствовать, что ты оставила меня.
Что теперь мы будем делать, в нашем собственном аду?
Эти слова — не более чем неохотное прощание.
Вдох-выдох, шаг за шагом.
Кровоточит разбитое сердце из-за потери моей мамы».
Я провела пальцами по словам, и меня пронзила знакомая смесь эмоций: печаль, гнев и предательство. Это стихотворение стало моей бронёй, глубоко врезавшись в моё повреждённое сердце.
Меня вырвал из сна жужжащий звук. И мозг в конце концов догадался — на тумбочке вибрирует телефон. Светильник всё ещё горел, а дневник лежал открытым на груди. Я сжимала браслет мамы, и от шармов на ладони остались крошечные отпечатки. Голова у меня раскалывалась, глаза опухли. Стараясь не двигаться слишком резко, я осторожно потянулась за своим мобильником.
— Привет, папа.
— Привет, милая. Я просто хотел поздравить тебя со вчерашним днём рождения. Знаю, тебе не нравится, когда мы звоним в этот день…
— Всё в порядке, пап. Как дела? — спросила я, чувствуя, как усиливается в голове боль.
Каждый год печаль, которую испытывал папа в годовщину смерти мамы, усугублялось чувством вины за то, что он не хотел праздновать мой день рождения. Мы редко общались и очень мало говорили. Каждый раз, когда мы разговаривали, мне вспоминалось, как сильно он скучает по маме, и какой без неё потерянный. Как и я. Дело было не в том, что он говорил, а в том, чего не говорил. Папа был далёким и отрешённым, всего лишь оболочкой себя прежнего. В годы, прошедшие после её смерти, ради сестёр я пыталась держаться вместе настолько, насколько могла. Но осознала, что для отца я была постоянным напоминанием о ней. Казалось, что каждый раз, когда он смотрел на меня, то погружался всё глубже в своё горе. Когда я окончила школу, сразу же поступила в университет и переехала. Я видела их всё реже и реже. Так мне казалось лучше.