Такой вопрос не был предусмотрен Риммой Ефремовной, и я озадаченно искала подходящий ответ.
— Благодарю вас от всего сердца, — подстраиваясь под местную манеру ведения разговора, ляпнула я первое, что пришло в голову — ко мне здесь, в лазарете, все очень добры…
— Если вам захочется чего-нибудь эдакого, — скажите об этом доктору и получите всё, что не повредит вашему выздоровлению.
На этом члены комиссии во главе с Александромll медленно и важно поплыли на выход.
Я лежала на своей подушке, мечтательно закатив глаза, и сожалела лишь о том, что вряд ли отважусь похвастать перед друзьями, что была реальной участницей подобной встречи. Это ж всё равно дома никто не поверит, ещё, чего доброго, отправят психику проверять.
— Ну и ладно! — думала я, — Зато мне — память на всю жизнь… А историчка бы точно обзавидовалась. Наша Людмилочка Петровна — натура возвышенная и сильно своим предметом увлечённая. Она бы как никто оценила…
Больше ничего особенно примечательного за период моего вылёживания в лазарете не происходило. Вскоре меня и в самом деле перевели в другое помещение — более просторное, с многочисленными кроватями, аккуратными рядами выстроенными по всей площади комнаты.
Традиционные осмотры Льва Петровича, который и после визита великого князя не перестал казаться подвижным доброжелательным Айболитом (так что зря я на него грешила), регулярные визиты Софьи с последними новостями — вот и почти вся "развлекательная программа" в этот период времени.
Недели три спустя с того момента, когда я открыла глаза в этом месте, на соседнюю койку принесли девушку, находившуюся в бессознательном состоянии.
Высунув из под одеяла нос, я прислушивалась к разговору доктора и строгой немки, попутно внимательно разглядывая фройляйн — в прошлый раз и без неё было кого детально поизучать.
То, что услышала — разозлило меня до состояния раскочегаренного на совесть самовара.
* На самом деле Александр ll ввёл моду на удлинённые мундиры уже во времена своего правления. Но, раз уж он так терпеть не мог "кургузые" укороченные спереди варианты, я нарядила великого императора в один из его любимых парадных мундиров.
— Госпотин токтор, что с мадемуазель Горячефой? — с заметным акцентом спросила немка.
Это была средней комплекции женщина лет сорока пяти — пятидесяти. Довольно приятная на внешность. По меньшей мере интересная. (Что вряд ли можно было предположить относительно её характера.) Тёмно-каштановые волосы с рыжеватым отливом были не просто подняты, а прямо стянуты наверх, украшая макушку и лоб фройляйн крупными, крепко завитыми буклями.