Нежности нет. Ураган. Жадный, бешеный, вездесущий. Он пьет меня, пьет мой стон, мою дрожь. Я задыхаюсь от жадности чужих губ, от легкой грубости, натиска. От того, как его пальцы вцепляются в мои волосы, распуская их окончательно, чуть оттягивают назад, делают поцелуй ещё острее и ярче.
Я вцепляюсь пальцами в его плечи, что-то тихо мычу, забывая обо всем. Есть только мужчина и женщина — и никаких проклятых принципов.
— Моя. Ты моя, Вольфран. Если хоть кто-то к тебе подойдет, если посмеешь с кем-то закрутить — горло ему разорву. Запомни!
Чужой рык резко вырывает из эйфории. На бледном чужом лице — упрямая злая решимость. Холодные глаза — как лед. Чужак.
Я взрываюсь в ответ на чужое давление, как это происходит всегда. Резко дергаюсь, наступаю ему на ногу и отшатываюсь. Эренрайте наблюдает с ленивой усмешкой. Жертва никуда не денется?
— Мне говорили, — чеканю ледяным тоном, мгновенно, как в старые-добрые времена, беря себя в руки, — что вы не имеете привычек принуждать женщину. Мы снова возвращаемся к началу разговора. Видимо, те, кто предан вам, не настолько хорошо вас знают.
Тонкие серебристые брови чуть приподнимаются в немом удивлении.
Мне удается шагнуть к двери, когда пальцы смыкаются на запястье капканом.
— Если ты думаешь, что оскорблять того, от кого зависишь, это хорошая идея, Майа-аари, — голос его становится неприятным, почти шипящим, — то ты ошибаешься. Ты, кажется, решила, что в ответ на мое спасение я должен осыпать тебя благодарностями.
Шаг. И я снова прижата… к стене. Его руки упираются по обе стороны от меня — ни шагу назад, за попытку побега — что-нибудь откусят.
Смеяться больше не хочется. Я забылась. Забылась и забыла, насколько оборотни непредсказуемы и опасны.
— Если я захочу, ты будешь для меня кем угодно. Вопрос лишь в цене, Майари, — как будто эхом из моего сна. — Поверь, я могу играть по плохому, — в его словах — лед, в его улыбке — жгучий мороз. От его пальцев тянется темная стылая дымка, окружая меня, — тебе же не захочется, чтобы пострадал твой замечательный полукровка? Или твоя подруга? Никто не потащит тебя в постель насильно, у меня полно желающих, — жалящие, жестокие слова, — но у тебя должок передо мной. И ты его вернешь.
Он наматывает на коготь мою прядь. А мне… тошно. Брезгливость охватывает. Обманулась. Приняла дешевку за бриллиант. А ведь не маленькая уже, Мая.
— И какой же, — криво усмехаюсь, — у меня долг? Вернее, чем вы хотите, чтобы я отплатила, раз уж вас так интересуют мои знакомые и так не интересую я в качестве любовницы?
На мгновение чужой взгляд меняется. Мне кажется, что в нем мелькает что-то живое, человечное. Как будто секундная жалость. Но, полно, это только кажется.