— Это моя дочь, — устало говорю я.
— Я никогда с вами не спала!
Пытается отстегнуть ремень, но паника плохой помощник, пальцы её не слушаются. Девочка начинает плакать от страха, как мне жаль её, как я ненавижу Ольгу за эту сцену!
— Я бы не стал с вами спать, — даю знак и мои люди окружают машину в кольцо. — Никогда. А ребёнок мой и сейчас я её заберу
Дашка плакала. Не громко даже, тихо, но… Отчаянно? Да, наверное так. Словно понимала, что назад пути нет. Сейчас будет страшно. Сейчас все бесповоротно изменится навсегда. А самое жуткое — помешать этому не возможно.
Дашкин плач мешал мне думать. Разве можно думать о чем нибудь, когда рядом плачет твой ребёнок? Мысли только одни — защитить. А как, позвольте спросить, если темно на улице, дорога, а вокруг машины стоят мужчины? Молча стоят, глаза тёмные, на меня не смотрят даже. Но уйти не дадут, это я понимаю чётко. Водитель, которого мы долго ждали на морозе, который только недавно, только вот пятнадцать минут назад принял у меня деньги за оплату пути, усиленно делает вид, что вообще ко мне никого отношения не имеет. Вообще не понимает, как я попала в его автомобиль.
— Всё хорошо, малыш, — натужно улыбаюсь я Дашке. — иди к маме скорее.
Она всхлипывает протяжно тянется ко мне всем телом. Подхваю её лёгкое тельце, сажаю к себе на колени. Трясётся. Главное защитить, не отдать никому. Мы вдвоём справимся. У нас всегда получалось, все эти годы.
— Выходите, — утомленнно говорит Шахов.
В его голосе усталость и толика брезгливости. Ему противно иметь со мной дело. Можно подумать я от ситуации в восторге. Я ненавижу его. Ненавижу кажется так сильно, как не ненавидела ещё никого. Даже мужа. Тогда мой ребёнок был анонимным. Она шевелилась в моем животе, но я не видела, не знала её, стремилась защитить по наитию, по любви, которой сама ещё не понимала. Теперь — понимаю. Я спасла её. Родила в муках и перед страхом неизвестности будущего. Я выкормилаее ее своей грудью.
— Вы с ума, сошли, — выдавливаю из себя максимально спокойно. Так, словно Шахов взбесившийся пёс. Хотя не пёс, нет… Оборотень. Лишнее движение, лишнее слово, и он стряхнет с себя усталость и бросится. И тогда не останется ничего. — Давайте рассуждать логично. Кроме мужа у меня мужчин не было. Вы ней мой муж. Вывод простой — моя Даша никак не может быть вашей дочерью. Малыш пошли.
Дочка доверчиво вкладывает ладошку в мою руку, сползает с моих коленей. Открываю дверь. Открывается она послушно, и кажется вдруг, что ничего и никто не будет мешать мне уйти. Выхожу, скорее вываливаюсь из тёплого нутра машины в стылую темноту. Мужчины ничего мне не говорят. Я иду, держу Дашку за руку и они идут тоже. Один даже забегает передо мной, и так идёт — пятится, на меня глядя. Кругом машины, много машин, десятки в этой спонтанной пробке которая мне теперь тоже неслучайной кажется. И никто не выйдет мне помочь. Все не просто так. Дашка плакать перестала. Стискивает мою руку. Дышит тяжело. Идти по обочине сложно и мне, а ребёнку вдвойне. Подхватываю её на руки. Тяжёлая. Ничего, потерплю, своя ноша не тянет.