Взяла за руку и повела. Я, не веря глазам своим — следом. Прислугу бабушка не признавала категорически, и столовую тоже. Чай шла пить на кухню, откуда сразу же уходила повариха, чтобы под горячую руку не попасть.
Бабушка поставила чайник, выставила на стол свежее, только утром испеченное печенье, а Дашка села на стул. Не говорят даже, молчат, но ребёнок ногами болтает и печенье грызёт. Про меня забыли.
— Ты моя настоящая бабушка? — спросила Даша наконец.
— А как же, — отозвалась та, наливая чай. — Самая настоящая и есть.
Даша на минуту задумалась, а потом…
— Тогда забери меня отсюда. Пожалуйста…
К ночи поднялся мороз. Такой сильный, что мне казалось, что я слышу, как скрипит, промерзая снег. У меня — тепло. Одеяло толстое, смотрю в окно, как качаются тихонько ветки дерева, фонарём подсвеченные. Думаю. Подташнивает — пить это гадость гадкая, как ни крути. Но, как ни странно, думается легко. Вспоминается. Я понимаю вдруг, что жизненно важно вспомнить все, как было. Каждый свой шаг, каждую схватку, каждое сказанное слово.
Она была милой, эта Настя. Но тогда я её ненавидела. Чувство было абстрактным, особой основы не имеющим. Просто она была счастлива, а я нет. Я не говорю о мужчинах, мне тогда на всех мужчин было плевать, чем я от них дальше, тем лучше. Она ждала свою дочку с радостью, а я со страхом. Меня мучили схватки, а у неё была передышка. Она просто сидела рядом, на соседней пустой кровати, в палате темно, из коридора свет падает, маленькая больница тиха, спит, а Настя…щебечет.
— Жаль, мама не дожила, — говорила она. — Я уже детскую обустроила. Я так жду свою дочку. И кажется, вот она родится, и все изменится. И мы с ней обязательно будем подружками. Командой.
У меня схватка. Малышке не терпится покинуть моё тело, она совсем не боится внешнего мира, глупышка. Терплю, стиснув зубы. Боль это просто. С болью я справлюсь. Когда муж меня бил, я ни единой слезинки не уронила. О, он был бы счастлив. Он мог сломать меня, но так и не заставил плакать. Поэтому я — сильнее. А все свои слезы я выплакала в поезде.
— А какая игровая у нас! — продолжала Настя. — Я не хвастаюсь, меня просто распирают чувства. И рожать так страшно-страшно, и малышку свою на руки скорее хочется. Я буду играть ей на пианино, я специально училась полгода, сразу, как узнала, что беременна. Мама всегда говорила, что у меня есть слух…
— Хватит! — закричала я. — Замолчи!
Мой гневный возглас был таким резким и громким. Казалось, разбудит всех. Но нет — палата обсервации, в которой я рожаю, находится в стороне, как и положено. Настя только перепугалась, оленьи свои глаза вытаращила.