бому, кто осмелится нарушить покой глубокочтимого хозяина.
Вернусь домой... На проходной не пропустят до конца
смены... Перелезу через забор... Страшно, застрелят... Там есть
одна лазейка... Попробую.
— Феодора Игнатьевна! Вы как всегда защищаете непри
ступную крепость от неприятеля, — раздался сзади Риты мо
лодой насмешливый голос. Рита обернулась. Перед ней стоял
высокий стройный юноша лет девятнадцати.
Ким. Сын директора. Мне его показывала Оксана. Он где-то в конторе работает... Попрошу его. Как зовут директора?
Вспомнила: Пантелей Иванович.
— Y меня к вам просьба, Ким Пантелеевич.
— Чем могу быть полезен? — галантно улыбнулся Ким.
— Y меня больная тетя. Я прогуляла вчера... За ней некому
ухаживать. Я хотела поговорить с вашим папой.
— Феодора Игнатьевна вас не пустила?
— Я не могу пускать всяких!
17
— Я сам поговорю с папой.
— Мне надо домой, к тете. Я спешу. Но до конца смены
через проходную не пропустят. Моя фамилия Воробьева. Мар
гарита Семеновна Воробьева.
— Я все устрою. Обождите в приемной, — твердо пообе
щал Ким.
Минут через пять он вышел из кабинета отца довольный
и сияющий.
— Директор приказал вас выпустить. При мне звонил на
проходную. Пошли. — Рита, возбужденная и обрадованная,
вышла из приемной. Ким шел рядом.
— Я сам не люблю Феодору. Но папа ее терпит. Верный
страж и защитник. Папа разрешил вам не выходить на работу
до конца следующей недели. С профкомом и парткомом он
это дело утрясет. Они у него смирные.
— Спасибо вам...
— Говори мне ты, — попросил Ким, обнажая в улыбке
острые мелкие зубы.
— До свидания, Ким Пантелеевич.
— До скорого свидания, только не Пантелеевич, пожалуй
ста. Меня в детсадике дразнили «Пантелей-Пантелей, ты во
руешь голубей», — дружелюбно и чуть-чуть насмешливо про
пел Ким.
Вечером, когда тетя Маша уснула, Рита вышла на улицу.
Шагах в пятидесяти от дома начинался пустырь. Раньше, до
войны, здесь был парк — нарядный и веселый. Как погрустнел
и обезлюдел он за последние годы. Рита присела на пень —
мертвый и равнодушный, как камень, рожденный в бесплод
ной пустыне Севера. В прошлую осень она часто сидела здесь,
«ужиная» запахами умирающих трав и шепотом деловито
бегущей речушки. Рите всегда хотелось есть, а по вечерам
голод грыз ее сильнее обычного. Утром — морген фри, — ве