Левек ясно осознавал, что прямо сейчас нарушает прямой приказ отца оставаться на месте. Но оставаться вдали от пугающей ситуации дома просто не мог. Не имел права!
Даричка — самый родной его человек. Так всегда говорила мама.
— Ни я, ни отец, а вы — самые родные друг у друга. В вас половина моей крови, половина отцовской. И только в вас обоих она одна и та же.
И Левек знал с самого раннего детства, что так оно и есть. Чувствовал.
Сестра была старше на семь лет. Она его и растила, и баловала. Она была, почти как мама. И у Дарички был сговорённый жених, который ей что-то не очень-то нравился, и сестра всё откладывала и откладывала свадьбу. Левек собирался первым делом наведаться к нему, если этого ещё не сделали старшие мужчины.
— Придумаю что-нибудь, — буркнул совсем посерьёзневший Смирна. — Осторожней там. Не спеши, но и не задерживайся. Десять дней, и я бью тревогу. Может, сразу к Сешеню, м?
— Не стоит пока. У меня есть кое-что, — Левек неопределённо покачал ладонью, — Надеюсь, выгорит.
Они расстались сразу после отбоя, и Левек даже смог заставить себя заснуть. Вскочил перед самым рассветом и опять забрался в часовую башню, чтобы оставить в сапоге Странника самый мощный накопительный артефакт, который делал под чутким руководством Боржека накануне, и осторожно перенёс на него с копья гудящие силовые нити.
Надолго его не хватило бы, конечно, но неделю, может, и продержится. Особенно, если пробоев не будет. Ведь не будет же? Как не было их в академии прежде. Во всяком случае, Левек никогда о них не думал и не знал.
Часть 15
* * *
Утром Смирна Татович, известный также, как Ибор Смирн Татовицкий Маргнек, младший внук княгини левобережного Торжека и западного Заццвахта, заслужено мучился тошнотой и чудовищной головной болью, совершенно несоразмерной выпитому накануне. Подобным эффектом гоблинский самогон отягощался только в одном случае: если добыт был не слишком легальным путём, то есть, попросту говоря, бесчестно украден. Выяснять, кто, как и где спёр целую запечатанную новёхонькую крегу самогона, у Татовича сейчас не было не то что желания и сил, ему и жить-то сейчас не очень хотелось, и в сложившихся обстоятельствах не слишком моглось. Он бы с радостью сейчас обменял вот это всё на три часа мозгодробильного спецкурса ритуалистики у Нинандры, и даже полный учебный день у зануды Палицы, но самогон был сильнее, и отпускать Смирну из тисков похмелья категорически отказывался.
Утешало только то, что кара тошнотой и головной болью вместе с ним поразила всё мужское крыло. Во всяком случае, тех, кто присутствовал вчера на стихийном бедствии — вечеринке. А присутствующих, судя по болезненным вспышкам в памяти Смирны, было много.