Коэн в панике оглянулся, заметив её застывший взгляд, ища кратчайший путь к отступлению. Потому что про блаженных он слышал всякое, и лучшим способом спастись от их внимания было быстро и по-геройски сбежать.
Но вот то, что она знала про мышей, неожиданно и остро кольнуло его в грудь, и парень, оступившись, шагая назад, до крови прикусил губу.
— Петра! — окликнула пигалицу магистр Олюшко, отчего девчонка вздрогнула всем телом и отшатнулась.
А может, она просто спец по глубокой менталке? Или у неё вестники в роду были? И её спонтанными озарениями иногда накрывает, с надеждой подумал Коэн. Всё-таки тыковки он ещё не проверил. А проверить хотелось очень.
— Взгляните, что там в конце коридора. Мы, похоже, закончили. Если никого не найдёте, можете отдыхать.
Петра сунула кулаки в карманы и быстро пошла к последней двери. Бачек был уверен, что там никого, потому что чистоплюй Татович вляпаться в такой передел просто не мог, хоть он и не попался ему на глаза за утро ни разу. Но это наверняка потому, что он занят где-то ещё. Коэн уже готовился открыть рот, спеша за девицей следом, когда она толкнула дверь, и, замерев на миг на пороге, встревоженно обернулась с пылающими огнём щеками. Стукнувшись в его, Коэна, грудь, толкнула его руками и в голос выдохнула, словно увидела там что-то настолько страшное, что не могла дышать.
— Профессор! Там! — Она вырывалась, силясь обежать Коэна, который крепко держал её за запястья, чтоб не повредилась, чего доброго, от испуга.
Он задвинул девушку за спину и сам заглянул в комнату. Увиденное Бачеку тоже не слишком понравилось.
Его собственная кузина лежала в кровати Татовича с неестественно красным лицом и тяжело, сипло дышала. Татович был тут же, но, в отличие от Эльзы, совершенно белый, и производил впечатление бесцеремонно уснувшего вечным сном королевича, оставившего деву в беде.
А то, что Эльза в беде, было понятно и без магистра Олюшко. Потому что здоровые люди так совершенно точно выглядеть не должны. А Татович хоть и дельный, надёжный пацан, но сейчас совершенно точно получит от него, Бачека, ответного леща, пусть только очухается. А не очухается — получит тем более и втройне, чтоб соображал, кого в постель тащить, и помирать потом без ответа!
Коэн буквально чувствовал, как его глаза наливаются кровью, и в действительность его вернул сдавленный жалобный писк пигалицы. Он в ужасе разжал кулаки и отпустил её тонкие руки, заметив неподдельный блеск слёз в огромных глазах.
— Ты… — сказал Бачек сквозь зубы, отчего она сжалась ещё больше, — ты, главное, не кричи. А то ещё кого-нибудь, как меня, напугаешь.