– Матушка, я даже не знаю что вам ответить! – воскликнула я все еще немного хриплым голосом, – Что же это такое было? Кажется, мне вдруг стало не хватать воздуха…
– Какое счастье, что с вами уже все хорошо, – тонко улыбнулась Атэ.
– Ваше счастье, – ответил ей с такой же улыбкой Икел, – Всегда считал, что у вас крепкая выдержка, но, видно, переоценил.
– Вы в чем-то меня обвиняете? – не изменилась в лице девушка, – Как опрометчиво.
– Опрометчиво будет, если мы не проверим, не было ли внешнего воздействия.
Я вполне себе с удовольствием наблюдала за их перепалкой, но решила, что добить эту птичку могу и сама.
– Икел, ну что ты такое говоришь… – возмутилась я; парень внимательно посмотрел мне в глаза, – Со мной все в порядке как раз потому, что милая Атэ была рядом. Ты только посмотри на ее лицо – как она переживает!
Его мать тут же ухватилась за шанс и поддержала. И все-таки… и все-таки Атэ она окатила ничуть не ласковым взглядом.
– Послушай, что говорит твоя пара, Икел, а не твои взвинченные после обретения инстинкты.
Одно из лучших качеств Икело было в том, что он всегда мне подыгрывал. Что раньше, что теперь. Как только я начинала, он моментально подхватывал, не задавая вопросов, и от этого всегда что-то тепло екало в груди.
– Я просто так испугался за мою Тишу, – не слишком искренне раскаялся парень, все же не снисходя до извинений.
– Ну что вы, – усмехнулась Атэ, решив, что выйдет сухой из воды.
Я вывернулась из его объятий и, с трудом успокаивая нервную дрожь, подошла к девушке и обняла ее.
– Ну-ну, не переживай! – я по-простому похлопала ее по плечу, – Со мной уже все в порядке. Знаешь, я подумала и решила принять твое предложение дружбы.
– Я не…
– Не стесняйся, я и так все поняла! Я и не ожидала, что ты будешь так переживать… Ты так бледна! Хотя у тебя вообще оттенок лица какой-то бледный, но сейчас прямо ужас! У тебя так заполошно сердце бьется… Ну-ну. Уже все прошло, – ее тело под моими руками было что камень, но оттолкнуть меня сейчас у нее не было возможности.
Я же старалась не думать о том, что может случиться, если я столкнусь с ней в коридорах дворца. Не буду выходить из покоев – делов-то!
Но этот момент у меня уже никто не отнимет. Мои слова, мое объятие, моя непринужденная манера общения и моя непробиваемая снисходительность, объективно ни на чем не основанная – все это, тем более на публике, тем более без возможности поставить меня на место… это было унизительно для нее. И что бы там ни было окружающие этот момент тоже запомнят. Не изменят, возможно, своего отношения к ней, но – запомнят. Что она молча принимала человечью снисходительность и заступничество. Что не смогла урезонить ни словами, ни насилием.