– Давай без наездов, а? – вскинулся Рез, – Она постоянно сует свою задницу, куда не следует, и что-то я никогда не замечал, чтобы у тебя или вашего отца каким-то образом получалось ее урезонить!
Над поляной повисло молчание. Спустя еще полчаса из зарослей и пелены дождя незаметно выскользнула тонкая фигурка в неоправданно большой плаще, и Рез едва не начал молиться за упокой их душ, когда молния жутковато изломила очертания Дианиного лица ярким светом.
На мгновение пространство озарило вспышкой, и немного погодя оглушительно загрохотало. В этом грохоте и потонул мой бесстыдный стон, когда я увидела – пусть на долю секунды – но слишком отчетливо, как прижимаются мои дрожащие от напряжения бедра к его торсу. Как тяжело вздымается его грудь; капельки пота на крепкой шее и ужасно непривычную шальную улыбку на лице.
Наполовину расстегнутая рубашка сборилась складками под моей обнаженной грудью, и первым порывом было закрыть покрепче глаза и не думать, как отвратительно, до безобразия открыта я теперь перед ним. Не думать о том, что, может, я поспешила. Этот свет вдруг будто вытащил меня из чувственного марева и все стало слишком прозаично, слишком реально, и оттого немного жутко.
Колдовской Лес, в котором я одна, что слепой котенок; брошенный, полуразрушенный храм, в котором каждый шорох гулко прокатывается по всему этажу… и монстр из страшных сказок, очередным движением вжимающий меня в твердую кушетку и вырывающий из горла новый полустон-полувсхлип, который не было никаких сил сдержать.
Его черные глаза, отчего-то вовсе не терялись в темноте, они только ярче выделялись на белом лице, сверкали в обрамлении снежных ресниц, и их выражение было непривычно голодным, почти безумным, но в них плескалось и такое удовольствие от того, что он видит перед собой, что стыд отступал, сдавался под непреклонным выражением полной убежденности в том, что то, что происходит – единственное правильное развитие событий, которой были полны эти глаза.
Под его ни капли не смущенным взглядом было безусловно стыдно – под ним я почему-то чувствовала себя обманутой, но и нужной, красивой, абсолютно принятой, и лежать под ним настолько открытой с каждым мгновением становилось все легче и легче.
Он порой что-то шипел низко и ласково на непонятном мне языке, переплетая наши пальцы, прижимался к губам то почти целомудренно, будто успокаивая, то глубоко и бесстыже, переплетая языки. И я была уверена, что сейчас перед его глазами именно я, именно мне он что-то хрипло шепчет, и за это я обнимала его за плечи, прижимая ближе к себе и, надеюсь, только в мыслях, просила не останавливаться. Сама ловила его губы, подавалась навстречу, забывая о том, что у нормальных мальчиков в глазах не плещется такая абсолютная чернота, а хорошие девочка не отдаются за пару ласковых фразах на первой же горизонтальной поверхности в жутком местечке, откуда даже убежать, в случае чего, не получится.