Медленно просыпаюсь, открываю глаза, в номере полумрак, задернуты все шторы. Переворачиваюсь на живот, смотрю на разбросанную на полу одежду.
Мой пиджак, белье, мужская рубашка и брюки, долго разглядываю этот бардак, но потом накрываюсь одеялом с головой. Перед глазами события минувшего вечера, после моего «забей» Шульгин медленно целует. Я его не остановила, а он и не думал этого делать, целовал, лишая воздуха и разума.
Он больше не сказал ни слова, прохладные пальцы чуть касались кожи. Я молчала, но и не сопротивлялась больше. Самой себе со стороны кажусь тупой истеричкой, то не трогай, то вот она я, делай что хочешь. Совсем запуталась в желаниях и запретах.
Тело реагировало, это совсем другой Шульгин, или мне казалось. Но вот именно тогда в нем был не агрессор, прессующий и берущий то, что хочет, а мужчина, рождающий в моем теле желание.
Я снова ищу оправдание себе и своим поступкам. Логическое обоснование всем действиям. В клубе велась, шла за ним, сама отдавалась. Вчера просила остановиться, но он не сделал этого, снова взял, но уже ломая мое сознание и заставляя тело иначе реагировать на любое прикосновение.
Под одеялом стало нечем дышать, откинула его, села, снова прислушиваясь к своим ощущениям, за дверью ванной шумела вода. Медленно подошла, открыв ее, остановилась. За запотевшим стеклом душевой кабины был мужчина.
Приложила пальцы к зацелованным губам, посмотрела на себя в зеркало. Голая, растрепанная, в глазах лихорадочный блеск.
— Долго будешь там стоять?
Вздрогнула, дверь душевой открылась. Артём просто стоит, а я разглядываю узоры татуировок, которые тянутся до самого плеча, уходя на грудь.
Если у Громова там все понятно, Зевс и молнии, не прикрытое ничем показное превосходство, то у Артёма тонкая вязь сплетенных в один ковер рисунков, символов, цифр. Придется долго рассматривать каждый.
В нем нет горы мускулов, стройный, поджарый, но тело натренированное и мышцы отчетливо видны, как у спортсменов после сушки. Спускаюсь взглядом ниже, на плоском животе дорожка темных волос, полуэрегированный член с открытой головкой.
Он брал меня ночью, так медленно и глубоко, что хотелось плакать. А перед этим терзал грудь, засасывая твердые соски.
Это был секс, самый настоящий, чистый, возбуждающий до предела, до моих криков и судорог оргазма. Было все до такой степени иначе, что я терялась в ощущениях, а ведь дала себе четкую установку не подпускать этих самцов близко.
Мотыльки сломали крылья после первого прикосновения его прохладного языка к возбужденной плоти между ног. Они так и лежат грудой маленьких трупиков на дне вместе с остатками разума.