Мне требуется несколько секунд для того, чтобы осознать, где я нахожусь. Что сейчас глубокая ночь, мы с Борцовым лежим в постели и впервые за столько лет, мне не пришлось досматривать этот ужас до конца. Потому что в этот раз рядом со мной был Лёша.
— Ты кричала, и я тебя разбудил, — подтверждает мои догадки. — Тебе кошмар приснился? Подожди, я принесу воды.
Мужчина встаёт с постели, и выходит из комнаты. А мне в тот же момент становится так неожиданно страшно. Просто потому, что он вышел. Я знаю, что он не ушёл далеко, но моё сердце в ту же секунду дёргается следом. Словно пока его нет, я не в безопасности.
Наверно, это просто отголоски кошмара туманят мой рассудок.
— Держи, — вернувшись, Лёша протягивает мне стакан с водой, который я осушаю залпом.
— Спасибо, — отставляю пустую чашку на тумбочку и вытираю губы тыльной стороной ладони.
Меня всё ещё потряхивает, а сердце отчаянно трепыхается. Это нормально. Так всегда происходит, когда мне снится этот сон.
Я привыкла справляться с этим одна. Поэтому удивлённо вскидываю голову, когда чувствую Лёшины руки, сжимающиеся на моей талии.
— Всё хорошо, иди сюда, — говорит спокойно, подтягивая меня ближе.
Ложится на спину и тянет меня вслед за собой, укладывая головой на свою грудь, и я слушаюсь. Обхватываю его горячее тело своими холодными руками. Моя щека покоится на его сердце, и я медленно успокаиваюсь, слушая его размеренные удары, в какой-то момент начиная стучать с ним в унисон.
Чувствую его руку, которая ложится мне на голову и медленно поглаживает, пропуская пальцы через волосы.
— Мой папа умер, — говорю тихо, упираясь взглядом в выключенный телевизор. — Когда мне было тринадцать лет. Иногда я вижу сон. Ту ночь, когда его не стало.
Не знаю, зачем говорю ему об этом. Я даже не уверена, что Лёше действительно интересна моя жизнь. Но мне почему-то становится легче, когда я произношу это вслух. Возможно, потому что никому другому я подобного не рассказывала.
— А мама? — спрашивает, не переставая гладить мои волосы.
— Её не было. Только папа. Мама ушла от нас, когда я была маленькой. Ты наверно это уже и сам понял. Когда не увидел в общежитии её фотографий.
— Понял.
Горло немного сводит в спазме, и я натужно сглатываю, борясь с подступающими слезами. Я давно прожила эту ситуацию. Но, проблема в том, что такие раны никогда до конца не затягиваются. Их можно только заклеить пластырем. Но заговорить о подобном вслух — это всё равно, что вскрыть нарыв — боль тут же возвращается.
— Снежинка, которую ты мне подарил, — шепчу, рефлекторно касаясь пальцами кулона на своей шее. — Точно такую же мне когда-то дарил папа. Тоже на новый год. А я её потеряла. Понимаешь? Это был самый ценный подарок, и я не смогла его сохранить. Он тоже называл меня Снежинкой, кстати. Никто после него так ко мне не обращался. Только ты.