шку одного из наших похитителей, и до спутанных, с кучей листьев и веточек прядей медно-красного цвета. Оглаживал взглядом ее исцарапанную повсюду кожу, места уже наливающихся синяков, изгибы тела под такой же изгвазданной, как и у самого, одеждой и с каким-то обреченным изумлением констатировал, что хочу ее. Опять. Вот даже такую замордованную и замызганную, как сейчас. Даже невзирая на опасность, нависшую над нашими головами дамокловым мечом, даже с болью во всем теле и черепушке, даже с бесящимся от голода брюхом. Смотрю на нее и хочу. Да так, что приходится пальцами загребать ковер из хвои, на которой сидим, чтобы остановить свои грабарки от импульса вместо этого загрести ее буйные пряди и откинуть ей голову, добираясь до треснувших от побоев и сухости бледных губ. Сидел, пялился на веснушки, что невесть откуда расплодились нахальной россыпью на ее носу и щеках после нашего путешествия, поправлял стояк в штанах и мысленно пристраивал ее на члене и так и эдак. Не, поначалу-то отвешивал себе мысленные подзатыльники, взывая к совести и адекватности, но потом забил. Потому как ее слова о том, что я у нее стану первым, так и засели в мозгу гвоздем, что все рос в размерах, превращаясь, походу, потихоньку в одинокую последнюю извилину. Прямую, которая, сука, кратчайший путь к желаемому, как известно. Хотя вру. Рядышком с первым гвоздем еще и второй такой же начал образовываться. Типа поправочка, что звучала — “первым и единственным”.
— Вот так оно, да, Лисица? — пробормотал себе под нос, облапав зенками ее грудь и снова неизбежно вернувшись в своих визуальных облизываниях к развилке ее бедер.
Хер знает почему, но сейчас я подумал о Камневе. О том, как он вцепился в Рокс с ходу. Первый раз сшиблись они, подгреб под себя — и все, сцепило их намертво. В моем кругу такое не принято, дикость и примитив галимый, ничего, кроме насмешек, вызвать не способный. У нас же в почете свободные нравы, отрицание любых ограничений в виде брачных или иных прочих уз и презрение ко всем этим зверским ухваткам с заявлением прав собственности на партнера. Да еще сразу. Права на реальную собственность и состоятельность, отнюдь не как человека и мужчины, куда как важнее чувств и души внезапных порывов. Но вот ведь какая штука причудливая со мной происходит. Сижу в лесной глухомани после того, как чуть не сдох недавно, смотрю на это спящее рыжее недоразумение и осознаю так ясно-ясно, вообще без тени сомнения, что я не только хочу ее трахнуть и сделаю это, пусть потом хоть потоп. Я не представляю себе, что после ее отпущу. Не складывается такой сценарий в моем разуме. Всегда складывался, существовал как единая модель ближайшего будущего по умолчанию, а тут нет. А я с ней еще и не спал ведь. В этом вся загвоздка? Или в чем другом? Как так внезапно тебе становится не срать на человека, которого ты, по сути, знать не знаешь? Вот на всех… ну, почти и всегда срать, а на вот эту почти малолетку с, чую, кучей ой каких нехороших секретов — нет. Почему она первым делом решила, что это нас за ее некие грехи прихватили? И не ныла же, в панику не впала. Она, зараза эта моя мелкая, стала для меня лазейку искать, как соскочить от ее якобы неприятностей. Хочу знать и узнаю. Зачем мне это? Надо. И все тут. В чем дело?