— Состоятельных мужиков, не абы каких, само собой, — меж тем продолжила свой рассказ моя рыжая мозговая и сердечная западня. — Ну не таких, конечно, как твои родоки и этой невесты твоей, судя по той сумме, что уркаганы за вас запросили. Так, местечковых бизнесменов приподнявшихся прихватывала. Дядька Феликс, ее главный подельник, говорил, что на сильно жирный кусок рот разевать нечего — больше риска без зубов тогда остаться. Лесопилка там своя или металлобаза, а с ними и особнячок или квартира хорошая, пара машин и накопления в кэше. Есть что взять, а внимания особого не привлечем, потому как кому он там сдался…
— К главному давай, — велел я. Чую, что она уже начала жалеть — вот и в глаза не смотрит, и эти отступления неважные.
Лиска головой странно дернула, будто шея у нее затекла, но глазами со мной так и не встретилась.
— А главное в том, что вскоре после свадьбы обнаруживалось, что каждый из ее мужей на самом деле растлитель малолетних, а конкретно меня. — Ее рот искривился в брезгливой гримасе, а плечи передернулись. — А растлителей, Каверин, надо сажать в тюрьму. Что она успешно и делала с моей непосредственной помощью.
— Они тебя… — каркнул я, напрягая вмиг пересохшее горло. От одного только краткого, как вспышка петарды, видения зареванной, насмерть испуганной маленькой рыжей девочки с белой нежнейшей кожей и нависающей над ней тварью поганой в человеческом обличии у меня разум помутился и кулаки сжались до хруста.
— Нет! — выкрикнула Лиска хрипло, вскинув наконец на меня глаза. Покрасневшие, блестящие от сдерживаемых слез. — Никто и никогда. Ни разу никто меня и пальцем не трогал! А я помогла их обобрать и троих даже убить, понятно? Не своими руками, нет, и слов хватило. Моих “правдивых” и очень, мать их, реалистичных показаний с описаниями. Как они трогали меня. Как заставляли трогать себя. Дрочить им, члены сосать. Как они кончали на меня. А уж маманя заботилась о том, чтобы на белье находили сперму. И все — поехал очередной новый “папа” в изолятор. Прямиком в пресс-хату, знаешь такие есть? После одной ночи в ней с толпой прожженных и послушных приказам местного начальства зеков во всем сознаются. Любой грех на себя берут, лишь бы туда не вернули. Все документы не глядя подписывают. Ну или вздергиваются. А нам хоть так, хоть эдак — все подходило. Все имущество распродавали по-быстрому, чтобы даже родня, если была, и пырхнуться не успела, и адьес! Валили из города, меняли доки и вперед на охоту за новой жертвой.
Она смотрела на меня зло, как в ожидании приговора, который непременно должен быть едва ли не смертным. Потому что именно такой она и вынесла себе сама. Причем давно. И жила с этим. Один на один, все в себе. Откуда знаю, что никому и никогда? Знаю, и все.