Подойдя к столу, Шанин нажал кнопку.
— Возьмите бумагу, будете стенографировать, — сказал он вставшей у двери секретарше.
В Североград Шанин приехал под конец дня. Прямо с вокзала направился в гостиницу: чувствовал себя плохо — то ли устал, то ли простыл в вагоне. Из номера позвонил Бабанову и Тунгусову. Бабанов попросил заглянуть до бюро, ознакомиться с проектом постановления и справкой. Тунгусов проводил какое-то совещание, он сказал своим резким голосом: «Вечером жду дома», — и положил трубку.
Через полтора часа он напомнил о приглашении:
— Долго тебя еще ждать? Давай бегом!
Шанин хотел извиниться и сказать, что не придет, но не успел рта раскрыть, как в трубке послышались отбойные гудки: Тунгусов счел разговор исчерпанным. Шанин оделся и вышел на улицу.
Тунгусов, встретил его, повел не в комнату, а на кухню, где жарил картошку с салом. В крошечной кухоньке было чадно, Шанин прошел к открытому окну, сел. Поворачиваясь от плиты к гостю, Тунгусов сердито морщился.
— Здоров? Выглядишь неважно, — сказал Тунгусов.
— Устал, — ответил Шанин.
— Устал, значит, работал, — одобрительно сказал Тунгусов. — А работать тебе, милый друг, надо.
В его словах был какой-то скрытый смысл. Шанин не стал уточнять, какой именно: Тунгусов сам расшифрует. Они помолчали, перешли в гостиную, посредине которой сиротливо стоял стол в окружении стульев, жался к стене скромный буфетик.
— Один остался, брат Лев Георгиевич, — с непривычно грустной усмешкой сказал Тунгусов и посверлил Шанина остро блестевшими черными глазами. — Соломенный вдовец, как и ты. Отделил дочь с мужем, хотят жить самостоятельно. На днях уехали. Дети нужны родителям, родители детям — не очень. Так-то, брат Лев Георгиевич, — повторил он слова, звучавшие в его устах столь же непривычно, как и весь тон излияния. — Коньяк? Сухое?
— Сухое. Полрюмки.
— Эх ты, позор мужского достоинства!
Они чокнулись без тоста, склонились над тарелками. Тунгусов снова налил рюмки: себе коньяк, Шанину сухое.
— Когда все-таки думаешь пускать комбинат? — глядя на гостя в упор, спросил он.
— Через сто лет, — невозмутимо ответил Шанин.
— Крепок орешек, — одобрительно сказал Тунгусов. — А Госплан требует крови, кто-то должен ответить за то, что пуск комбината срывается. — Он взял свою рюмку, сверху стукнул по рюмке Шанина, выпил, закусил, пояснил: — Не исключено, что придется сократить тиражи журналов и газет, уменьшить издание литературы. Дело большой политики, представляешь, что значит?
— Ничего хорошего, — сказал Шанин.
— Да, — согласился Тунгусов. — И кто-то должен за эту ситуацию ответить. Надеялись на Сухой Бор, авось даст бумагу. Не дал. На днях звонили Рудалеву, попросили капитально разобраться и наказать, если наши виноваты. Госплан считает, что виноваты мы. Трудно сказать, чем кончится это дело. Рудалев противник палочных методов, но на него давят, с этим не считаться нельзя. Все будет зависеть от того, как ты себя поведешь на бюро.