— Придётся снова уговаривать, — бурчит он, и я не против уговоров, но чувствую, что именно сейчас надо разобраться в тёмных переулках наших непростых отношений.
— Богдан, ты не понял. Это был не отказ.
— Да?
— Да. Когда три дня назад я прилетела к тебе, то уже заранее была согласна на всё. Ты только мой, целиком и полностью — от каждого шрама на твоём теле и душе до дурной привычки повелевать всеми подряд.
— Ев, это признание в любви?!
— Богдан, сейчас получишь в глаз. Какая любовь? Ты мой раб, и на меньшее я не согласна.
Мы смотрим друг другу в глаза, и там на дне я вижу беспокойство и сомнение, но не во мне или нас.
— Я согласен, Ев, на твоё рабство, но прежде, чем мы подпишем договор и скрепим его кольцом хозяйки, хочу, чтобы ты знала, с кем имеешь дело.
Он удивил. Молча жду, когда мужчина соберётся с силами и скажет то, что его так тревожит.
— В юности, возвращаясь из ресторана, наша машина попала в чудовищную аварию.
Дан делает паузу, а я пытаюсь контролировать дрожь в теле, что вибрирует от боли в его голосе. Глажу его грудь и не отвожу взгляда — ничто меня не отвернет от него.
— Нас было пятеро в машине, — надтреснутым голосом продолжает он, и я вцепляюсь пальцами в кожу груди, предчувствуя самое дурное. — Мои родители, я с сестрой и Оксана — жена Тихомирова, моего бывшего тестя. Выжил, как ты понимаешь, только я. Отец был за рулём и не справился с управлением на гололёде, нас вынесло на встречку под фуру. Дальше ничего не помню. Я был в коме три месяца, а когда очнулся, то моя семья была похоронена Тихомировым, а мне остались чувство вины за отца, признанного виновным в аварии, небольшой кондитерский бизнес матери — большой любительницы сладкого и браслет моей сестры.
— Чёрный, — и, интуитивно нащупав его запястье с теми самыми бусинами, которые уже давно приметила, погладила тёплое дерево, отдавая дань памяти частичке его сердца, что ушла вместе с сестрой.
— Младшая?
— Да. Она дружила с Сабуровым, тогда он ещё был тоже Тихомировым. Они были ровесники с Киром, вместе учились, гуляли с пелёнок и с благословения матерей-подружек собирались пожениться, когда вырастут. Это после аварии и смерти Ярины мы сплотились с ним, а после появления Роксаны в их семье он взял девичью фамилии матери в знак неповиновения перед выбором отца и отделился от него. Мы с ним вместе тосковали по ней лучезарной.
Боль. Километры боли выплывали из него, пытаясь задушить, утопить нас обоих, но я была начеку.
— Ты не виноват, что жив. Дан, ты был богом дан для меня и моей дочери. Богдан.
Он, вроде бы, улыбается, но его губы дрожат, словно он силится что-то промолвить, но не может.