Едва я вошла в предродовую, как Ксюшенька на меня накинулась:
– Где ты шляешься?.. Мне тут что, сдохнуть?!
Ее муж в более цензурных выражениях метал громы и молнии. Я же про себя выругалась: ну удружили Серафима Петровна и Даниил Сергеевич с этой Ксюшенькой Львовной. Заинькой, блин, Леопардовной. Между тем осматриваемая со всех сторон заинька блажила во всю глотку:
– Я договаривалась с Березовским! И если уж этот старый… не может, то ты… должна за мои деньги надо мной дышать! А-а-а-а!!!
Она зашлась криком, супруг позеленел и притих.
– Да ты… знаешь, что я с тобой сделаю?! – отголосив схватку, продолжила заинька.
– Заткнись! – очень вежливо прошипела я. – Ребенка воздуха лишаешь!
Она от удивления замолчала, но ненадолго. Зато супруг не издавал больше ни звука. Таращился полными ужаса глазами на процесс появления нового человека на свет и судорожно сглатывал. Потеря сознания у него случилась как раз в тот момент, когда из отверстия размером «с лимон» показалась головка «дыни». Этого треснутая психика супруга заи уже не перенесла. Он побелел и стек на пол, только голова о кафель стукнула. А поскольку на платные роды такие полезные существа, как интерны, не допускаются, то и возиться с ним было некому. Лешка обернулся на секунду, взглянув на неподвижное тело, хмыкнул:
– Крови нет, череп цел.
И все продолжили принимать роды у заиньки, которая даже на рахмановке умудрялась изъясняться исключительно матом с редкими вкраплениями нормальных слов. А через несколько минут, вытянув из меня еще пару километров нервов и выпив еще одно ведро крови, преотлично родила здорового ребенка.
– Три семьсот, десятка по Апгару.
Правда, ее супруг о показателях наследника не узнал. Немудрено. В обмороке-то слегка не до цифр.
Я зашивала небольшой разрез шейки, когда услышала шипение:
– Ты… криворукая, не можешь осторожнее?
И тут я не выдержала. Ответила ей тем же языком, которым разговаривала и она. От души ответила.
Закончив, оставила и Заиньку Львовну, и Ксюшеньку Леопардовну на попечение Серафимы Петровны. Глянула на сердобольного Лешку, склонившегося над второй частью заячьего семейства, которая уже начала ерзать по кафелю, стонать и подавать слабые признаки жизни. И пошла в ординаторскую.
Кресло, кофе, передышка и еще трое родов. На этот раз – в штатном режиме. А по дороге домой зазвонил телефон.
Дэн.
С голосом, в котором было столько оптимизма и жизнерадостности, что это вызывало ненависть и желание убивать.
– Привет, ты где? – начал он.
– Иду домой и изображаю ходячий труп.
– Вообще-то я думал подарить тебе цветы, но, похоже, они сгодятся разве что для украшения надгробия… – фраза оборвалась.