Намного позднее я задумался о том, почему его посчитали умершим. В этом веке люди знали о клинической смерти ничтожно мало. Сердце билось медленно, давление падало, пациенты не реагировали на раздражители. Люди легко принимали такие симптомы за смерть. Да и в 21 веке были случаи, когда в морге человек может очнуться в очереди на вскрытие. Так что, все логично. Наверное.
Удивленные вздохи Забавы и Ходота сказали мне, что мне все это не кажется и дядя на самом деле выжил. Да, он стал одноруким, но, главное, живым.
Я убрал платок с губ Радомысла и положил его в полусидячее положение, облокотив об борт лодки.
– Ларс, – с улыбкой прохрипел дядя.
Я тяжело рухнул рядом с ним, упираясь затылком в борт. Руки дрожали.
– Добро пожаловать назад, дядюшка! – выдавил я, с усилием хватая воздух.
– Радомысл, – пробасил Ходот, – напугал же ты нас.
Дальше все завертелось в некоем калейдоскопе. Дядю бережно перенесли из лодки в лес, на более удобное ложе. Забава сначала косилась на меня, будто желая что-то попросить, но потом с твердой решимостью потребовала научить ее воскрешать людей. Мои уверения, что я просто помог дяде дышать, что он не умер до конца, только еще сильнее разожгли в ней мечту о воскрешении людей из Ирия. Пришлось пообещать научить ее этому ремеслу. Это услышали удивленные дружинники Ходота и на весь остаток дня я стал местной достопримечательностью. Ко мне даже волхв подходил с просьбой вылечить его артрит или ревматизм, я не совсем разобрался в признаках болезни. Пришлось придумать отговорку, якобы в ближайший месяц у меня не хватит сил даже царапину вылечить. Люди уважительно кивали и уходили. После этого Милена не допускала ко мне никого и сама отбрехивалась от просителей, дескать, через месяц подходите, авось сил наберется муженек.
В целом, я испытывал некую эйфорию. Мы с Миленой обсуждали произошедшее, когда я поймал себя на мысли, что спасая жителей Кордно от гибели, я не ощущал какой-то причастности к чему-то значимому. Ведь Ходот изначально планировал отсидеться в городе, надеясь, что сможет отбить атаки кочевников до подхода Радомысла. Сомнительное утверждение, сам князь это тоже понимал, но выхода у него не было, пока я не предложил безумный план по сдаче города.
Поэтому, спасая Радомысла, я не должен был радоваться сильнее, так как спасал одну жизнь, а не сотни. Но по какой-то причине удовлетворение от «ожившего» дяди меня наполняла счастьем. Может быть это от того, что он стал мне дорог и важен. А может от того, что его жизнь спасал я один. Короче говоря, я запутался. Факт остается фактом – я безмерно рад спасению дядюшкиной жизни.