В этот момент Арина начинает хрипеть, царапать руки, грудь, шею, оставляя на себе некрасивые бордовые борозды. Впивается ногтями в щеки с такой силой, что на белой коже выступают крупные, красные капли. Хрипы перерастают в глухое изможденное мычание.
От мучений сестры сердце заходится в агонии, и с горькой обреченностью говорю единственное, что возможно в данной ситуации:
– Отпусти ее, пожалуйста! – Я готова на все, лишь бы этот кошмар прекратился. На все, – отпусти! Я…я буду с тобой добровольно! Прошу…
Умоляю его горьким шепотом, а про себя кричу, захлебываясь отчаянием и беспомощностью: "Отпусти ее, скотина!".
Серебристые глаза на миг потемнели. Мне кажется, он услыхал не мои жалкие слова, произнесенные вслух, а именно мысли. Яростные, злые, сочащиеся ненавистью.
– Пожалуйста, – сама прижимаюсь ближе к нему, кладу дрожащую руку на широкую каменную грудь.
Недобро усмехнулся, чуть склонив голову на бок. Смотрел долгие полминуты, словно пытаясь пробраться внутрь, в самую душу. Я терпела, не отводя глаз, хотя больше всего на свете хотелось спрятаться, закрыться от него.
Наконец улыбается уголками губ, пренебрежительно ведет темной бровью, и сестра падает на пол, словно подкошенная.
– Арина, – бросаюсь к ней, суть живая от тревоги.
Выставляет передо мной свою лапу, не дав сделать и шага.
– Пусти! Ей нужна помощь! Неужели ты не видишь?!
– С ней все в порядке. Она просто спит, – в ненавистном голосе появляются, недовольные нотки нетерпения.
Смотрю на сестру, подыхая от ощущения собственного бессилия. У нее на лице умиротворенное выражение, грудь мерно поднимается и опускается в такт дыханию. Похоже, действительно спит.
Отпустил.
Как я и просила. Взамен на мою добровольность.
От первобытного ужаса в груди больно, в животе больно. В каждой клеточке боль плещется.
Выпрямляюсь, чувствуя, что еще немного и сознание меня, покинет. Держусь из последних сил. Одновременно мечтаю о спасительной тьме забвения и боюсь того, что он передумает. Как отпустил Арину, так и снова может поднять, сделать марионеткой в своих руках.
Андрей смотрит на меня, в этот раз мрачно, выжидающе.
Зачем? Зачем я ему нужна?
Еле сглотнув колючий ком в горле, начинаю расстегивать пуговицы на блузке. Пальцы не двигаются, их свело, их трясет.
По щекам снова побежали слезы, пришлось закусить губу, чтобы не зарыдать в голос.
С последней пуговицей вожусь особенно долго, с каждой секундой нервничая все больше. Все тело ходит ходуном, дрожит, и это не имеет никакого отношения к возбуждению.
Мне чертовски страшно и противно оттого, что происходит.