Мужчина в ту же секунду отстранился, чтобы одарить меня недоверчивым взглядом:
— Без понятия, какой глупости наговорил мой брат. Он настолько сильно ненавидит нашу мать, что готов оклеветать её. Я думал, Никки, ты умная женщина и способна делать собственные выводы, не прислушиваясь к бредням обиженного мальчишки.
— Если Томас обижен, значит, есть на что обижаться? — моя бровь с вызовом изогнулась, и я прекрасно осознавала, что оказалась на минном поле: шаг влево, шаг вправо — неизвестность. — Моё мнение, касаемо твоей матери, сложилось сразу же после откровения со мной. Вот ещё одна причина, Чарльз, по которой у нас ничего не получится — мы слишком разные.
Мужчина шокировано рассмеялась, и с нескрываемым осуждением оглядел меня, будто видел впервые в своей жизни:
— Никки, кто ты такая, чтобы судить о моей матери?
Показано призадумалась с характерным «хм-м-м», прежде чем предположить:
— Никто?
Поднялась с дивана и оправила собравшуюся на талии кофту, в который раз убеждаясь, что откровенность — поганая идея в любых отношениях. Однако на душе стало легче, будто тяжёлый груз, давивший своей массой, остался позади. На сердце стало пусто без этого груза.
— Я не хотела тебя обижать, — не нашла в себе сил оставить Чарльза со странным выражением на лице и мыслью, что пригрел на груди змею. Как бы мне хотелось уверить его в обратном, но, чёрт возьми, я дала обет правды по отношению к бородачу.
— Ты не обидела, — заверил он и, хотел было встать с дивана, но передумал, уперевшись локтями в колени, — Просто разочаровала.
Неприятно.
Самое время скрыться в тумане и, как планировала, оставить Чарльза во власти Лины и будущего Миллера младшего, но мне искренне было неприятно.
— Позволь уточнить, — не сдержалась в саркастическом тоне и скрестила руки на груди, — Я разочаровала тебя, потому что не симпатизирую твоей матери?
— Потому что не уважаешь мою память о ней!
Брови стремительно взлетели к потолку:
— Я уважаю тебя, Чарльз, и без меры благодарна за доброту. Но я не обязана и никогда не буду уважать женщину лё-г-к…
Осеклась при виде грустного карего взгляда, устремлённого, точно мушка снайпера, на меня. Всё-таки, стоило обратиться к своим корням и уйти по-английски, но я совершенно не вовремя вспомнила о «хороших» манерах, и вынуждена пожинать плоды.
— Прости, — скомкано пробормотала и поспешно оставила мужчину наедине с разочарованием. Неужели никогда не наступит время, когда научусь оставлять о себе лишь положительное впечатление? Или я настолько пропащая, что даже такой добряк, как Миллер, не помянет меня ласковым словом?