Китч — явную, аляповатую, агрессивную безвкусицу, пошлость, вульгарность — спасает время. Сначала «Какой ужас!», а через 50–80 лет уже «Как мило!». Настенные коврики с лебедями и «Утром в сосновом лесу» считались образцовым китчем, но теперь вовсе нет желающих рьяно критиковать эти трогательные изделия, особенно в их сочетании с дивной древней кроватью (панцирная сетка, шарики на металлическом изголовье, о!). Девушка с веслом и пионер с горном в парках и скверах оскорбляли просвещённый вкус, пока не превратились в руины советской цивилизации и не сделались предметом изучения. Всё так, однако не весь китч пролезает сквозь фильтры времени — кое-что оно решительно бракует.
Думаю, многое из московского китч-дизайна городской среды не приобретёт статуса ценности как «знак времени». Московский китч велик и размашист, в него всегда вбухано немало средств, он совершенно лишён очарования наивности. Вот уже прошло немало лет с водружения в столице Петра Первого и других изделий Зураба Церетели, к ним попривыкли, шок давно прошёл, но время так и не выдало оправдательную справку насчёт их исторической ценности. Белые арки, разукрашенные пластмассовыми растениями с прилепленными на них искусственными бабочками, некоторое время уродовавшие Москву, тоже явно останутся пеной дней, глупым анекдотом. Правда, злые языки утверждают, что и вся Москва нынче — сплошной китч, так что отдельные явления китча просто теряются.
Но у нас ведь есть Санкт-Петербург, неплохо сохранившийся для своих лет, где до сих пор существуют километры исторической застройки, великолепные архитектурные ансамбли, даже треклятую башню Газпрома сдвинули из Охты до Лахты, и из крупных, трагических потерь — пожалуй, только изуродованный реконструкцией Летний сад. Где тут пролезть китчу? А пролезает, однако. Не жирный, наглый, московский, а эдакий претенциозно-петербуржский, маскарадно прикрытый культурными мифами. В дни юбилея Иосифа Бродского наискосок от его мемориальной квартиры, что на Литейном проспекте, на стене в переулке Радищева появляется изображение поэта. По мизансцене Бродский с сигареткой в руке как бы смотрит на собственный музей. Это, как впоследствии выяснилось, не плод вдохновенного труда безвестного художника, а сознательная пиар-акция предприимчивого бизнесмена, продвигающего технику перевода на стены увеличенных фотографий. Разумеется, к варварскому украшательству был направлен человек с кистью и ведром закрашивать самопал. Что и было зафиксировано СМИ и воспринято как прямое доказательство тезиса «Власть опять губит поэта» — картинка силуэта рабочего с кистью, ликвидирующего самого Бродского, вызвала бурю протестных откликов.