Когда она встает, заглядывая на кухню в поисках еды, я вместо приветствия спрашиваю:
— Тетя, ты не видела документы на квартиру?
— Какие документы? — она хмурится, — ты чего опять удумала? Квартиру мою отобрать? Не позволю!
И я понимаю, — проблеск сознания, который случился с ней вчера при виде незваных гостей, исчез так же быстро, как и появился, и никакого внятного ответа от нее я не дождусь.
Разбираться мне уже некогда, нужно успеть сдать анализы в женскую консультацию. Я выбегаю из подъезда, надеюсь, что до моего возвращения никто не появится, а если они все-таки придут, то я буду настроена решительно.
Вызову полицию, если участковый не смог разобраться, то может, присутствие людей в погонах напугает бандитов.
Но прямо возле подъездных дверей меня уже ждут.
На лавке сидят двое: один из них вчерашний мордоворот, лицо второго не знакома. Я спотыкаюсь, будто напоролась на препятствие, и все, что я вижу, это их довольные, ухмыляющиеся лица.
— Ну что, пигалица, куда с утра пораньше?
Как назло, двор абсолютно пуст, нет ни одного свидетеля нашего разговора, и я по их настрою понимаю, что церемониться со мной они не собираются. Это нелюди, которых ничуть не трогает мой большой живот.
— Что вам нужно?
Я говорю с вызовом, скрестив руки на груди, а самой страшно. Одно неловкое движение, один толчок, и я полечу вперед, прямо на живот, внутри которого мое дитя. Он еще не успел родиться, а ему уже предстоит понять, как жесток и несправедлив бывает мир.
Ощущаю, как предательски дергается веко на левом глазу, и самое обидное, что эти двое тоже видят мой нервный тик.
Мой страх доставляет им удовольствие, они подходят ближе и останавливаются совсем рядом, чужая рука в опасной близи от моего живота.
Я делаю шаг назад, упираясь лопатками в шершавую деревянную дверь подъезда.
— Вещи свои когда вывозить будешь? — усмехается вчерашний тип.
— Вот заявление в полицию на вас напишу сначала, — и все-таки я прикрываю сумкой живот. Господи, как страшно… Хоть бы один человек прошел мимо, хоть бы одна собака!
— Слышь, самая умная что ли? — он сплевывает себе под ноги, и тонкая полоска слюны остается на его неопрятно отросшей щетине. Рукавом мужчина стирает ее и ухмыляется, когда видит, что я морщусь, — че, не нравится? Думаешь, тут с тобой церемониться будут? Лучше валите с хаты по-добру, по-здорову, и тогда никто не пострадает, — и смотрит многозначительно на мой живот.
Сын бьет меня несколько раз по ребру, упирается тонкой маленькой пяткой с силой, какая может только быть у такого дитя. Я знаю, я чувствую, как ему страшно вместе со мной. Его дом, служащий опорой и защитой, измаран в чужом, угрюмом взгляде, в котором нет ничего хорошего. Мне хочется стереть со своей кожи ощущения того, что я замарана в чем-то гадком, но я боюсь пошевелиться.