Теперь я подхожу вплотную к Еве, но живота не касаюсь. Кажется, стоит только соприкоснуться с чужим телом, внутри которого прячется живое существо, и я уже точно буду иметь отношение к этой беременности. Глупое суеверие, тупое чувство.
— Что тебе надо?
Сейчас я могу рассмотреть ее лучше. Она почти не изменилась с нашей последней встречи, беременность почти не испортила фигуру Евы, не затронула ее внешности. Тонкие черты лица, тяжелые русые волосы, большие глаза. Когда-то казалось, что они полны наивности, открыты и чисты.
Сегодня я думаю, что дурак, болван, идиот — я просто видел то, что желал видеть.
Она молчит, только смотрит на меня, и от этого взгляда некуда скрыться, а мне заорать хочется — ну почему ты оказалась такой, Ева? Все же могло быть по-другому, по-нормальному, по-человечески!
— Если ты решила постоять и помолчать, то выбрала не самое подходящее время и место, — наконец, произношу. Пауза слишком затянулась, к чему эти театральные эффекты?
— Я бы никогда не пришла, — говорит она тихо, так, что мне приходится читать по губам, своему слуху я уже не доверяю, — если бы не обстоятельства. Нас с тетей хотят выселить из квартиры…
— Стоп, стоп, стоп, — я вскидываю руки, перебивая ее. Вижу краем глаза, как за спиной Евы, в автомобиле, Вика все же не сдерживается и поворачивается в нашу сторону и одаривает долгим взглядом, — а почему, собственно, я должен тебе помогать.
— Ты не должен, — мотает она головой, и мокрая прядь прилипает к ее щеке, — ты ничего не должен. Просто я думала… Это же твой сын.
Ее руки с тонкими, изящными пальцами накрывают живот. Наверное, ей холодно, думаю я, замечая, что женские предплечья покрываются мурашками. Мы выбрали неудачное место для общения, какой бы не была она обманщицей, в первую очередь — она беременная женщина.
Я готов думать о чем угодно. Только не о сыне.
Не о том, что мне пытаются подсунуть другого ребенка и повесить чужие проблемы. Но от реальности не убежать, а я не сопляк, чтобы притворяться.
— Ева, — говорю и запинаюсь. Мне нравилось ее имя. Тогда. Не сейчас. — С чего ты взяла, что это мой ребенок? Ты думаешь, я в это поверю?
Ее глаза становятся совсем большими, я замечаю, что в уголках скапливаются слезы. Терпеть не могу сцены, но этим меня не проймешь.
— Ты можешь верить или не верить, но это твой сын. Если ты не можешь мне помочь, то ничего, мы разберемся.
Она отступает, а потом разворачивается и уходит.
Вот просто так, — берет, гадство, и уходит! А я, настроенный если не на войну, то на полноценное сражение, остаюсь смотреть ей в спину и ни фига не соображаю.