— Тогда поехали, — я поднимаюсь, опираясь на его вытянутую ладонь. Сколько времени мне не дай, я все равно не буду готова к тому, что увижу. Но лучше ужасный конец, чем бесконечный ужас.
Егор ведет машину излишне резко, и я думаю, что он нервничает не меньше меня. Я знаю его совсем мало, и о некоторых вещах могу только догадываться, например, как сейчас. Смотрю на его профиль, нахмуренные брови. Он опирается на левую руку подбородком, управляет только правой, и я пытаюсь отвлечься, сосредоточившись на нем.
— Ты можешь передумать в любой момент, Ева, — поймав мой взгляд, говорит он, но, не дождавшись моего ответа, отворачивается и хмурится еще сильнее. Я не могу понять, почему именно он злится, может быть, потому что считает, что обязан идти на эту… процедуру вместе со мной?
— Егор, — я пытаюсь сформулировать свою мысль, — тебе вовсе не обязательно присутствовать там, со мной. Если не хочешь идти, не иди.
Я пока слабо представляю, как справлюсь с этим, просто двигаю мысли как можно дальше от себя.
— Ева, ты сейчас серьезно? — глаза Баринова темнеют, как грозное небо, и я неуверенно обхватываю непослушными пальцами ремень безопасности, чуть оттягивая его с живота. — Я о тебе переживаю, о ребенке, в конце концов!
Я перевожу взгляд вперед, на дорогу, и говорю то, что уже очень давно крутится на языке:
— Пока нет результатов теста, Егор, можешь не переживать. У тебя еще есть место для сомнений.
И тогда он делает то, что я от него не жду: ударяет плашмя ладонью по рулю, громкий гудок разносится по четырехполосной дороге во все стороны.
— А кто бы не засомневался на моем месте? — почти рычит он, — мы не виделись с тобой черт знает сколько времени, а потом ты появляешься внезапно с огромным животом!
Удивительно, как легко он забывает, что отправил меня на аборт, передав деньги Алене через своего друга, но во мне клокочет обида, и я не сразу нахожу, что ему ответить.
— А где ты был все это время? Это же не я, это ты исчез, Егор, — последние слова даются тяжело.
Я снова ощущаю себя брошенным щенком, с которым задорно играли весь день, кормили с рук и обещали приютить, а потом пинком под зад оставили одного на улице, холодной ночью, под проливным дождем. Это так обидно и горько, что я шмыгаю носом, пытаясь удержать рвущийся поток слез.
Ну же, Ева, ты не тряпка какая-нибудь, сейчас нет времени на то, чтобы сидеть и жалеть себя.
Молчание разъедает как концентрированная кислота, жжет и давит, но мы не успеваем пропитаться ею насквозь.
Серое, безликое здание, где находится судебно-медицинский морг, прячется за густыми деревьями. На ступеньках курит полицейский, выдувая в воздух сизый дым. Егор паркует машину, а я держусь за ручку двери и сил в себе не могу найти на то, чтобы сдвинуться с места хоть на малюсенький шажок. Вот теперь полное осознание того, что мне предстоит увидеть, бьет по нервам, я трясусь, ощущая, как сжимается живот.