А вы, поляки, сами отринули от себя православный люд своим высокомерием, жестокостью и безжалостным ограблением с издевательствами. Так что собирайте «урожай» ненависти, раз «семена» раздора посеяли. А со временем я вас к закатному Бугу отодвину. Пусть не я – но мои сыновья этого добьются. Потому что время терять нельзя – унию стали принимать многие, и со временем их мозги полностью переформатируют.
Так хрен вам в зубы, а не «крессы всходни»!»
– Какие вопросы – она польская, – Юрий безмятежно пожал плечами, сохраняя на своем лице приветливую маску. Он уже привык держать в тайне свои мысли – правители вынуждены учиться этому нелегкому ремеслу.
– И останется навеки польской – любые претензии Москвы мы должны совместно отвергать. Но «Уложение» там гетманское, как и порядки – корона, я говорю также про ваш Сейм, такие обязательства на себя взяла. Осталось только соблюдать их и не доводить дело до войны, в которую неизбежно будут втянуты московиты.
Зачем тебе эти хлопоты, брат?
Ведь в таком случае я не буду вмешиваться в войну, а со скорбью стану принимать всех страдальцев и беглых, чтобы на своей земле дать им утешение, заботу и покровительство. Этим я и занимался все последние четыре года – прибыло треть миллиона несчастных. Только московиты с правобережья выселили двадцать тысяч семей в прошлом году – я их всех принял. Они мои единоверцы – мое сердце разрывается болью и сочувствием, и я никому не дам их обижать.
Впрочем, лучше уже и не пытаться – все мужчины должным образом обучены военному делу и вооружены соответственно. Турки и татары, что недавно зорили польские земли, ведь с Подолии, особенно от Брацлава, от их жестокостей сбежало до десяти тысяч семей, уже прочувствовали их праведную ярость и хорошо запомнили тяжелую победную поступь стрелецких полков. И народ этот уже мой – ибо басурмане знают, что любой, кто вступил на мои земли – становится вольным!
Польский король сохранял свое лицо невозмутимым, и Юрий ему мысленно зааплодировал за выдержку. Однако придраться к речи невозможно – отсутствовал формальный повод, вроде все говорилось в его пользу. Но не заметить неприкрытый цинизм с издевкой не смог бы только тупой, а Ян Собеский умнейший человек.
«Ух ты, а ведь прокатило. Как нехорошо у тебя глаза горят – и людишек беглых тебе не вернуть, даже потребовать или попросить нельзя, ибо отказ четко произнесен, пусть и ханжески. С таким лицемерным издевательством я еще никогда не говорил.
И кому – самому Яну Собескому!
Поступок неразумный, но пусть считает меня за хитрого и коварного, при этом чрезвычайно сильного и опасного, настоящего византийца. Но не откровенного глупца, в такое он не поверит, переигрывать мне нельзя. Пусть за недалекого человека примет!