Понадобилось время, чтобы до конца понять, что случилось. Моё тело... Было уже не таким, как прежде. Оно не было человеческим. Я застрял среди скал, потому что был слишком огромен, а когда попробовал произнести хоть слово, то взревел драконом.
Обратился!
Это осознание пришло так резко, что магия вырвалась наружу сама, без любого внешнего контроля. Воспламенилась чешуя, и я осознал: битва с моим внутренним, а точнее, уже внешним драконом не окончена. Он однажды уже потерял своего человека, но теперь я не позволю сделать со мной то самое. Не дам себя поглотить.
Огонь, окутывающий дракона, не был мне подвластен. И рев, прозвучавший вокруг, кажется, никоим образом не управлялся мною. Но я не обращал внимания на упивающегося властью дракона, нет, я искал, где же он потерялся в этом огромном теле, где обитало его сознание.
Он не выстроил вокруг меня преграды, просто играл со своим телом, будто надеясь, что таким образом успеет обогнать свою вторую, человеческую половину и заполучить больше власти, больше влияния. Наверное, в какой-то мере это даже выглядело смешно, если позабыть, конечно, о боли, терзающей моё сознание.
Боль! Именно она послужила оружием. Дракон взревел, когда внезапно ощутил всё то же, что и я, и пламя стало ещё ярче. А потом он услышал звуки боя там, наверху, и забыл обо мне, как о противнике.
Ириана. Драконья королева, однажды уже лишившая его человеческой ипостаси. С одной стороны, он мечтал перекусить ей горло, с другой – хотел вновь пуститься в древний драконий пляс, сплетаться с нею воедино в небесах.
«Ты уже раз сплетался! – зло оборвал дракона я. – И теперь там, внутри, твой ребенок, ещё не вылупившийся из яйца! А эта чешуйчатая стерва собирается его забрать! Украсть! И ты больше никогда его не увидишь!»
Я не знал, насколько силен у драконов родительский инстинкт. Возможно, самцы вообще не испытывают никакой привязанности к собственным детям?
Но нет. Мой дракон взревел от негодования. Вспомнил, как высиживал яйцо, как укрывал его пламенем, как обнимал хвостом и представлял себе маленького дракончика, которого будет обучать полету, помогать встать на крыло.
Да, возможно, человеческий детеныш и не вызвал бы у дракона никакого желания его защищать. Но ведь в яйце находился маленький дракончик! И Альдо, точнее, его крылатая половина, представлял себе этого малыша с голубой чешуей, представлял, как тот будет взмывать к небесам и носиться, играя, над этими скалами, как будет летать по поместью, распугивая слуг.
В какую-то секунду человеческие и драконьи воспоминания перемешались. И Ириана больше не была желанной женщиной, нет. Она превратилась в лютого врага, которого следовало сразить, чтобы защитить свою кровиночку от любой напасти.