Нет. Губы дрожат. Смотрит на меня, пытаясь скрыть слезы в глазах, и жуткое открытие добивает меня в пучине моих сомнений. Она боится. Вон, трясется как осиновый лист, слезы срываются с пушистых ресниц мне на ладонь, и в них замирает самое скорбное женское чувство — одиночество.
Бедная моя мышка. Сладкая моя женщина.
Обнять ее стало необходимостью. Пересадив девушку к себе на колени, позволил уткнуться носом себе в шею и выплакаться. Гладил, не зная, как успокоить и надо ли вообще? Пусть ревет. Пусть рыдает так, чтобы в последний раз, больше не надо.
— Когда анализ придет?
— Завтра, — всхлипывает и пальцами за мою куртку хватается. — Сказали, на почту пришлют результат.
— Надеюсь, не Почтой России.
— Шутки шутишь, — приподымается, рукавом вытирая мокрые щеки и хлюпая носом. — Есть салфетки?
— Держи.
Смущаясь, вытерла нос и сжала сморщенный бумажный платочек в ладошке, вновь закрываясь, переживая без повода.
— Кир?
— Что?
— Неважно, что в результатах будет.
— Я поняла, — криво хмыкнула и зашевелилась на моих коленях в нерешительной попытке сползти.
— Нет, нихера ты не поняла.
Остановил мышку, возвращая на место. Заставил на себя посмотреть, разворачивая горящее лицо ладонями.
— Если результат отрицательный — попробуем еще и еще раз. К врачам походим, я лучших найду, обещаю.
— Да что ты с этими детьми ко мне пристал?
Шипит кошкой, а у самой вновь слезы в глазах застывают блестящими каплями.
— Потому что ты хочешь. А я в лепешку расшибусь, но дам тебе то, о чем мечтаешь. Всех своих сперматозоидов подговорю, к шаманам пойду на окуривание, врачей забодаю, но сделаю.
— Не бросайся словами.
— Я не бросаюсь. Я говорю то, что будет, перед фактом тебя ставлю, мышка. Хочешь ребенка — сделаем. Слепим по всем стандартам качества.
— Смешно слышать от контрацептивного магната, — фыркнула, но дышать стала чаще. — Ты вроде на другой стороне баррикад.
— Угу, только вот я тут жениться надумал и детей пилить, всякое бывает. Жизнь идет — человек живет. Все, не реви больше, мне в печенке больно, когда ты плачешь.
— Миш?
— Что?
Молчит. Смотрит, ресницами хлопает и молчит. Только губы чуть распахнулись, стянутая курткой грудь приподнимается выше с каждым вдохом, а черные как омуты зрачки расширяются до невероятных размеров. Как обдолбанная. И я, уверен сейчас ничем не лучше, такой же наркоман, подвисший на малиновой эссенции ее тела.
Стоило подумать об этом, представить, как она стонет, и член в штанах упрямо дернулся. В ушах зазвенело эхо ее откровенных стонов, перед глазами запестрели картинки стройного тела и раскрытых в крике губ.