Слова Кейт похожи на правду. Ее могли отправить к нам просто ради издевки, а еще ради того, чтобы мы заподозрили ее в сообщничестве с Белластой.
Может быть, хотели просто потянуть время. Ведь пока мы будем разбираться с этой псевдо-шлюхой, Белласта получит фору.
Ворон ерошит руками светлые волосы, хмурится, глядя на меня. Немой вопрос повисает в воздухе.
Что нам делать с ней дальше?
Я не знаю, что принесет нам обоим новый день. Не знаю, сколько еще мы проживем на белом свете. Но есть единственный человек, которого я знаю достаточно хорошо — своего лучшего друга.
Я крепко обнимаю Кейт, она смелая девочка и храбро держалась. Надеюсь, у нее сложится все хорошо и больше не придется продавать себя в борделях.
А после отрываю от себя, разворачиваю и подталкиваю к Ворону. Она путается в джинсах, которые висят на щиколотках, падает, но он ловит ее в последний момент. Немного удивленный, все еще хмурый, но на его губах снова расцветает, мать его, улыбка.
Кейт — ей действительно идет это имя, — тоже улыбается ему. Невинно, растеряно и смущено, как не каждая могла бы улыбаться, будучи при этом абсолютно голой и после всего, что ей довелось пережить.
При виде ее улыбки Ворон плывет окончательно.
Я вижу это в его стремительно темнеющих глазах, которые с жадностью окидывают голое тело — острую грудь с розовыми сосками, плоский живот и невинную гладкость между ног.
Натягиваю обратно джинсы и застегиваю ремень, стараясь больше не пялиться на их улыбки. На то, как ложатся его руки на ее талию. Поправляю натянувшиеся в паху джинсы.
Ворон хочет стать ее первым. И он станет. А я бы все равно не мог.
Физиология, ничего личного.
* * *
Кейт
Меня продолжает колотить изнутри, даже когда Ворон обнимает меня с непривычной нежностью. Я больше этому не верю. Ведь уже в следующую минуту он может снова накрутить мои волосы на кулак и заставить давиться его членом.
Я соврала.
Снова соврала ради собственного же блага. Таких историй о девушках в борделях миллион, особенно в бедных районах Чикаго. Боссов такими биографиями не удивишь. Они легко поверили мне, тем более, что мой страх был настоящим.
Как и мое имя.
Но они не стали спрашивать мою фамилию.
Я все еще не знаю, помнят ли они Пинки Пай, если сами уже давно не отзываются и не пользуются своими настоящими именами. И пока не хочу проверять.
Ворон улыбается мне в полумраке комнаты — странной, неживой улыбкой. Как если бы у него болело лицо после ожогов. Гримаса немного жуткая, но его синие глаза больше не обжигают меня презрением, так что постепенно я тоже успокаиваюсь.