Его близость.
– Я знаю, каково это – терять близких, – говорит он, и голос его звучит глухо. – Не скажу, что это пройдет совсем. Но будет легче. Правда.
– Мама? – вырывается у меня.
Он кивает. На этот раз смотрит куда-то поверх моей головы.
– Я никогда раньше ни с кем об этом не говорил. О ней. Мне было семь, когда она умерла.
Я замираю. Люциан по-прежнему на меня не смотрит, но в его взгляде отражается слишком многое. Я не могу определить всю гамму чувств, которые смешались в постепенно меркнущем золоте магии, могу только почувствовать. Поэтому продолжаю смотреть на него, отмечая, как в комнате становится темнее. Крылья тоже постепенно тают, я вижу мерцающие за его спиной контуры, которые становятся все менее яркими, теряя насыщенность гаснущих в них искр.
– Люциан, – осторожно зову я.
Он переводит на меня взгляд. Миг – и того парня, который только что лежал рядом со мной, уже нет. На меня снова смотрит знакомый Люциан Драгон, во взгляде которого нет никаких чувств. Может показаться, что их и не было, но я сегодня увидела гораздо больше, чем за все время нашего знакомства. Не только увидела, почувствовала.
Кажется, он понимает это в точности так же, как я, потому что хмурится, а после плотно сжимает губы.
– Я намочила тебе рубашку, – говорю я, пытаясь сгладить неожиданно возникшую неловкость.
– Не проблема.
Он поднимается, сбрасывает пиджак, расстегивает рубашку. Можно сказать, что я там не видела, но сейчас все совершенно по-другому, поэтому я отворачиваюсь. Сажусь на постели, прижимая руки к горящим, залитым слезами щекам. Кажется, мы оба сегодня позволили себе гораздо больше, чем рассчитывали.
Все-таки невольно оглядываюсь – чтобы увидеть, как раздетый по пояс Люциан скрывается в нише у дальней стены, и все, что мне остается – это рассматривать его спальню. Сейчас здесь достаточно темно, поэтому оценить я могу только размеры комнаты и обстановку. Она чем-то напоминает его спальню в Академии, с той лишь разницей, что нет портрета Фергана, и, возможно, эта комната даже больше.
Мне бы сейчас зеркало, чтобы посмотреть, какая я стала «красавица», но я вспоминаю слова Имоны о том, что макияж переживет даже проливной дождь, и решаю оставить все как есть. Взгляд невольно цепляется за небрежно сброшенную на кресло рубашку и пиджак, а в следующее мгновение уже возвращается Люциан.
– Нам надо вернуться, – говорю я.
– Хорошо бы.
Он почему-то застегнул ее на все пуговицы, что совершенно для него не свойственно, а еще – избегает смотреть на меня.
– Что-то не так?
– Все так, Ларо.
– Про Альгора…