— Говорил же, что приду.
— А я говорила, чтобы не приходил.
В комнате темно, я даже ночник не успела включить. И это даже хорошо. Потому что я покраснела, когда мои пальцы оказались на голой груди Демида.
— Мне уйти? — растягивая каждое слово, протянул он.
— Нет!
Слышу смешок.
Прикусываю губу, когда Демид отходит от меня.
— Ты куда?
— Спать, Котова. Я спать. Ты идешь?
А у меня выбор есть?
— Пять минут, и ты уходишь. Пять минут. Не больше.
— Ага.
Так-с, мне надо прекращать верить в его «ага».
Я несколько долгих секунд разглядываю грудь Демида, на которой так удобно лежит моя голова. А рука… Ох, да-а-а-а. Если бы мои пальцы могли мурчать, то они бы сейчас выли в голос оттого, что им дали доступ к прекрасному прессу Покровского.
Какой реалистичный сон.
Я почти дрожу от восторга.
Голова кружится.
По телу прокатывается волна удовольствия.
Прижиматься к Демиду — лучшее, что со мной случалось за последнее время. Мне не хотелось просыпаться. Так бы и жила в этом раю мышц и упругих тел. Долго. Целую вечность.
— Увидела что-то интересное? — Демид приподнимает голову, выразительно смотря на меня. — Я бы не отказался от массажа.
Его голос сбивает меня с мыслей.
Почему он вообще говорит? Вместо разговоров Покровский должен еще сильнее прижать меня к себе, целовать и томным голосом шептать на ушко о том, как безумно любит и дышать без меня не может.
Какой, к черту, массаж?
— Хотя нет, — продолжает он, — Не смей двигаться. Я запрещаю тебе вставать. Целый день так пролежим, и пусть только кто-то попробует нас побеспокоить.
Я поджимаю губы.
— Блин, Покровский, ты даже в моем сне умудряешься командовать. Что ты за человек? Давай закрывай свой рот и исполняй все желания девчонок, о которых они стесняются говорить вслух.
Демид издает какой-то звук. То ли стон, то ли… Смех?
— Ты и правда думаешь, что я в твоем сне?
Его усмешка ставит под сомнение все, о чем я думала после пробуждения.
Я кусаю себя за руку.
Теперь я издаю стон, но уже от боли.
Демид взрывается смехом, когда я подпрыгиваю на кровати, как на батуте, и с ощущением, что у меня сердце вот-вот выпрыгнет из груди, прижимаюсь к стене.
— Ты не ушел, — не спрашиваю. Утверждаю. И голос у меня ну вообще не ангельский.
— Не успел.
Это уже хорошо. То есть он планировал, но не успел.
— Радуйся, что мама не пришла меня будить. Иначе лететь бы тебе со второго этажа вниз головой. А потом и мне.
— На меня приземлилась бы.
Он продолжает лежать на моей кровати, и я отмечаю, что, даже сонный и лохматый, Покровский все равно остается похожим на какое-то божественное существо. Честное слово, бог.