Ася не могла сосредоточиться на работе. Она регулярно выходила на задний двор, чтобы поплакать. Фельдшер Кравченко вышел за ней, он был крайне обеспокоен её состоянием. Увидав его, она бросилась к нему на грудь и разрыдалась.
– Как же мы скажем Огурцовой, что её муж цианидом отравился?
Ах, если бы Владимир Сергеевич только мог отгородить её от всех бед и треволнений, от жестокости этого мира! Сейчас он мог только обнять её, но Ася не чувствовала, что стоит за этими объятиями, что таких объятий женщины ищут всю жизнь и редко когда находят. Ася упивалась горем, признаться честно, горем чужим. Эта черта не нравилась Владимиру Сергеевичу, но он относил её по разряду всеобщего женского, числил по ведомству неизбежного зла определённой половой принадлежности, вроде ежемесячных кровотечений, которые не есть зло, но лишь часть природы, природы разумной. С иными женщинами, даже самыми прекрасными, иногда стоит вести себя, как с детьми или со щенками. Любя, не попустительствовать. Потому он решительно отстранил её от себя, как бы ему ни хотелось, чтобы она подольше прижималась к нему. И сказал без жалости, строго и холодно:
– Мы и скажем, Анна Львовна! Мы, а не вы. Это не вашего ума дело – про такое говорить. Для этого доктора есть и руководитель клиники. Более опытные люди. Успокойтесь, Ася! – продолжил он уже ласково, глядя в её перепуганные глаза совсем ещё девочки. – Вы не пропустите всех и вся через душу, вы просто сгорите. На службе надо служить, а не гореть, моя драгоценная Анна Львовна! Давайте промокнём слёзы. Не трите лицо, иначе у вас нос покраснеет.
Он так бережно промокнул ей щёки и веки своим носовым платком, что любая другая, чуть более опытная или хотя бы чувственная особа, поняла бы, что господин Кравченко – её раб. Но не Ася. Она для этого была слишком чиста. Фактически стерильна. Даже её влюблённость в Белозерского носила какой-то книжно-романический характер, эта сторона жизни была для неё ещё не познана. Или же непознаваема в принципе. Кто знает?
Всю эту интермедию незаметно – по обыкновению – наблюдал госпитальный извозчик. Иван Ильич был человеком величайшего такта, каковой встречается среди русских крестьян гораздо чаще, чем принято полагать. При всём знании жизни и натуры, в том числе – чувственной натуры живых существ, в которую они погружены с самого начала, по факту рождения в самой что ни на есть природной среде. И этот простой мужик был крайне поражён тем, что Ася, девица годного возраста, не замечает, что к ней испытывает господин Кравченко.