– Три дня! – уверенно сказала Вера Игнатьевна Николаю Зотову. – Три дня, и вы увидите своего сынишку.
Отправив Зотова восвояси, она пригласила Сашку на перекур. Уселись на ступеньках рядом с госпитальным извозчиком, давно собиравшимся сделать паузу, но без компании всё как-то находились и находились дела, и к сакральному русскому перекуру не было никакой возможности приступить. А уж раз господа врачи, то и ему сам бог велел!
– Вот представь, Иван Ильич, твоя любимая кобыла заболела.
Трижды поплевав через левое плечо, извозчик кинул хитрый взгляд на княгиню, мол, вступаю в игру, твоё сиятельство:
– Ну?
– А ветеринар тебе и говорит, де, понимаешь, Ваня, какое дело: всё человечество…
– Сдалось мне всё человечество, когда моя любимая кобыла захворала! – безупречно подхватил Иван Ильич, перебив ровно в положенном месте.
Сделав выразительные глаза Александру Николаевичу, Вера Игнатьевна со значением высказала:
– Вот!
– Но вы же ему солгали, княгиня! – возразил ординатор Белозерский чуть более экспрессивно, чем следовало бы.
– В чём это, позвольте уточнить? – удивилась Вера.
– Вы обнадёжили его, заверив, что через три дня он сможет увидеть сына.
– Ах, мой милый Александр! – печально улыбнулась Вера. – Я никогда не лгу, даже если вам по вашей неопытности кажется, что я обманываю. Я не сказала Зотову, что он увидит сына живым.
– Так, господа хорошие! Пошёл я! А вы договаривайте ваши разговоры, чую, мне из них и лаптя не сплести.
Вера благодарно кивнула этому изумительно тонко чувствующему мужику.
– Наверно, это очень страшно: терять ребёнка. И наверняка хорошо, что ты недоговариваешь, но… Мы не можем знать, насколько это страшно: потерять ребёнка.
– Он знает! – кивнула Вера вслед Ивану Ильичу, уходящему в сторону конюшни. И пока ты не брякнул ничего нелепого, исключительно книжного, – и я знаю.
– Каким это образом?! – коряво выпалив от неожиданности, он уставился на Веру шальным взглядом.
Вера пожала плечами. Со стороны могло показаться, что равнодушно. Но Александр Николаевич мало-помалу привыкал к её манерам и начинал понимать, что чем больше показного равнодушия, тем сильнее закрыта от мира тема. Немного помолчав, она спросила его:
– Саша, это страшно – потерять мать? Только не отвечай ерунды, говори своё. То, что чувствуешь, что пережил, правду. Подумай, если раньше не думал.
– Вот умеешь ты!.. Думал, и не раз. Конечно, страшно. Как ты бы сказала: из книг, из принятого обществом. Я знаю, что потерять мать страшно. Я знаю это из рассказов отца, боготворившего женщину, которой лишился из-за меня. Знаю из рассказов Василия Андреевича о их любви. Знаю от друзей и приятелей, у которых были матери, умершие в сознательном возрасте сыновей. Но я… я не знал своей матери. Не будь у меня социального опыта, я бы думал, что так у всех. Ты появился, тебя растят, у тебя всё хорошо. Для меня мать – фигура воображаемая. Обожаемая. Но воображаемая. Её нелепо оборвавшееся бытие сподвигло меня на выбор профессии… Но страшно ли терять мать? Я не знаю, Вера. Я едва родился, мне было несколько минут, и я понятия не имел ни о чём. И даже если что-то чувствовал, то ничего не помню.