Подобные соображения вертелись у Веры в голове, пока она осваивалась в атмосфере нечистой комнаты. На неё и тут никто не обратил внимания: за низким, чёрным от грязи столом шла игра в кости. Георгий поставил на кон свои кресты.
– Твои хоть? – равнодушно вопросил бросающий.
– Тебе что?! Серебро, золото! – с горечью выдавил Георгий.
Здесь действительно не имело значения, свои кресты или краденые. Имела вес только степень вовлечённости в азарт, и чем большую ценность для игрока представляет его ставка, с тем большей вероятностью она не сыграет. Это один из краеугольных механизмов полёта птицы удачи. Правильнее, пролёта её мимо того, кто настолько безволен, что делает игровой ставкой самое ценное для него. Бросающий почуял, что кресты для калеки важнее жизни, а значит будет весело тем особым садистическим весельем, которое присуще азарту, да и всем извращениям человеческим. Он взял их с деланным сомнением, чтобы рассмотреть поближе.
– Поди, фальшивые?
Георгия бросило в краску, но он сдержался. Бросающий пренебрежительно швырнул кресты на кон, встряхнул стаканчик и выбросил кости.
Георгий проиграл.
Княгиня любила эффектные выходы. Когда ты сам бесконечно азартный игрок, остаётся или погибнуть, или жестоко контролировать себя. Но сцена – это совсем другой вид игры, а сцена жизни – это сражение. Сражение – единственный путь воина.
Вера подошла к столу, сгребла кресты, положила в карман, властно кинув Георгию:
– Идём!
Воцарилась зловещая тишина. В месте, где никогда не бывает тихо, но может стать громче.
– Мужик, ты чего?! – обомлел бросающий, уставившись на княгиню. – Э! Да ты баба! Баба в штанах! – расхохотался он. – Крестики хочешь? Так они мои. Со мной пойдёшь, – продолжал он, ощупывая княгиню сальным взглядом, – твои будут. На что тебе калека сдался?! У меня и ноги есть. И другой прибор имеется!
Вера Игнатьевна смотрела на бросающего пристально, но совершенно спокойно. От такого взгляда тому становилось не по себе. Но более всего – от совершенного бездействия странной «бабы в штанах». Очевидно, она не боялась, но и не нарывалась истерически, как это бывает с женщинами любых сословий, уж он-то повидал, дай боже! Невозможно было считать, что она чувствует, и что ещё невероятнее: казалось, она не чувствует ничего. Бросающий отменно читал людей. Её – не мог разглядеть. Она была как чистый лист, как чистое оконное стекло. Таких он давно не видел, потому и подзабыл свойства чистоты.
Кругом похабно загоготали в ответ на грязную шутку бросающего, хотя сам он не смеялся больше. Георгий низко опустил голову и едва слышно пробормотал сквозь стыд, боль и горечь: