– Княгиня Данзайр, вы ослепительны! Прошу! Для меня большая честь…
– Да прекрати ты, Андрей Прокофьевич, вытаптываться! Ты хоть не отбил куда следует, что поднадзорная Данзайр вовремя не прибыла отметиться?
Они троекратно расцеловались, и у полицмейстера не получилось закипеть даже для вида.
– Язва ты была, Верка, язва и осталась! Ты хоть тех, кто тебя любит, почём зря не обижай!
– Ладно. Прости. Тех, кто меня любит, не буду обижать почём зря, а только за дело.
– Садись, птица!
Он обвёл взглядом кабинет, извиняясь перед Верой, что больше некуда присесть, не того фасона пенаты. Она присела на жёсткий приставной стул, он водрузился на своё начальственное место. Их теперь разделял солидный строгий стол. Полицмейстер достал соответствующие папку и бумагу. Княгиня смотрела растерянно, им обоим было неловко.
– Ну вот, прибыла… И… Я не так давно в подобном качестве выступаю, не знаю, что полагается в таких случаях.
– Документы, – сказал Андрей Прокофьевич, обмакнув перо в чернильницу и летящим почерком заполняя графы.
– Я не взяла… – пробормотала Вера Игнатьевна упавшим голосом.
– Не, не мне. Чего я про тебя не знаю? Говорю: тебе теперь всегда надо при себе документы иметь. Адрес материн?
– Да. Уже мой. Давно мой.
– По привычке.
Пока Андрей Прокофьевич заполнял чего следует, Вера осматривала кабинет. Заметив, что она уставилась на портрет государя императора – просто взгляд во что-то упереть, – он тихо, но внятно произнёс:
– Подругу попроси, и все надзоры и опалы с тебя сняты будут.
– Мало она без меня недоброжелателями обзавелась, за друзей испрашивая! Я не из тех, кто попусту кричит: волки!
– Да уж, ты кричать не будешь, ты их сама порвёшь! – расхохотался полицмейстер, протягивая Вере бумагу. – Вот здесь распишись, и с канителью покончено. Являться, как там указано, не надо. Я сам к тебе буду заходить.
– С проверками? – не удержалась Вера.
Вот тут он на неё зыркнул с обидой.
– Прости! Серьёзно: прости! Ляпнула, лишь бы…
– Я бы к себе позвал, но Ольга…
– У Лары бываешь?
Полицмейстер так дёрнул головой, будто получил удар тока. Но тут вошёл нижний чин, по виду и походке бывший вахмистр, с подносом. Андрей Прокофьевич так протяжно вздохнул, что вахмистр чуть поднос не выронил, отнеся сие на счёт своей нерасторопности. Когда он ретировался, Андрей Прокофьевич не вернулся к столь болезненной для него теме, а фальшиво-бодрым голосом завёл:
– С младенчества тебя, Верка, в мужские дела влекло! И на лошадях по-мужски скакать, как ноги не окривели, как у моего! – он кивнул вслед ушедшему кавалеристу.