Слова, как камешки, скачут по липкой поверхности черного, немого, неподвижного омута отторжения, его знакомый дух шипит на меня, требует, чтобы я спасалась, даже если это значит развернуться на каблуках и бежать.
Вокзал огромен — высокий потолок полнится бестелесным ревом объявлений. Черные часы с блестящими пластиковыми циферблатами складывают из белых точек время. Холодный воздух вырывается из огромных тихо жужжащих вентиляционных отверстий. Все новое, безупречно чистое: белые плитки, белый пластик, белая сталь, белые воздуховоды — сверкающая стерильность. Воздух такой холодный и сухой, что глаза щиплет.
Джини показывает дорогу к ее поезду. В одну секунду он вдалеке, а в следующую — прямо перед нами, похож на лежащую космическую ракету в музее, сияет, как лед. Круглые окна и двери напоминают мне застывшие печати черного сургуча. Джини в своей — незапятнанной — стихии, она всегда ненавидела грязь и находила удовольствие в одержимости чистотой.
— Думаю, поезд новый.
Слова вылетают у меня изо рта, бессмысленные и мертвые. Что-то в Джини подавляет пустую болтовню. Я никогда не могла говорить с ней легкомысленно. Приходилось следить за словами и, как правило, сдерживаться. Не то чтобы мне хотелось избавить ее от банальности — в ней было нечто безжалостное. Я чувствовала себя дурой независимо от слов, и потому говорила как можно меньше.
Она кивает, глядя на немой поезд. Бормотание под белым потолком, нависающее над нами сияющим облаком, продолжается, где-то жужжит тревога. Другой поезд, громыхая, отходит от соседней платформы. Я шагаю в круглую дверь, и меня окружает больничный запах нового пластика и отбеливателя. Сердце замирает, когда передо мной открывается узкий черный коридор, по обеим сторонам которого — тонкие двери из блестящего темного оргстекла. Я думала, что увижу ряды обычных сидений.
— Купе 17С, — говорит Джини. — 17С.
Игла сожаления впивается мне в сердце, когда я понимаю, во что ввязалась, ведь здесь купе, а не открытые места, и вокруг не будет людей, чтобы отвлечься. Прежде я не думала, что останусь с Джини один на один.
Найдя белую пластиковую табличку с надписью 17С, я поворачиваю встроенную стальную ручку, тяну ее на себя и отшатываюсь, когда дверь распахивается в коридор. Мой рюкзак застревает в проеме, и я несколько раз дергаюсь, чтобы проскользнуть в купе. Бросив вещи на блестящую стальную полку над сиденьем, поворачиваюсь и смотрю, как заходит Джини — тоже застревает в дверях, но быстро освобождается. Она всегда была выше меня и сильно поправилась с нашей последней встречи, но все еще кажется стройной.